— По морде попало? Ха-ха! Не волнуйся, эту сучку мы быстренько отдадим в хорошие руки. И ты будешь отомщен. Ха-ха!
Девушек ввели в шатер. Шкуры, заменяющие дверь, запахнулись за ними. Около выхода встал охранник.
«Боятся, что мы убежим? — удивилась Луара.— Но куда?»
Изнутри шатер оказался гораздо просторнее, чем представлялся снаружи. Его освещали расставленные по кругу плошки с горящим жиром. От них шел такой удушливый чад, что Луаре сразу стало дурно: в глазах потемнело, голова закружилась и подступила тошнота. И плохо было не только Луаре: одна из замориек со слабым стоном упала в обморок, едва переступила порог шатра. Это вызвало лишь чей-то смех, а сопровождавшие девушек похитители бросились приводить несчастную в чувство: сначала били ее по щекам, а потом дали понюхать какой-то флакончик, извлеченный из нагрудной сумки худощавого. В конце концов заморийка очнулась. Луара же сделала несколько глубоких вдохов и справилась с дурнотой без посторонней помощи. Она осмотрелась. Пленницы расположились в центре шатра, пол которого устилали шкуры леопардов, рядом с ними крутились столь ненавистные несчастным девушкам толстый и худой надсмотрщики, у противоположной стены круглого строения, скрестив ноги, восседали на шкурах семеро кочевников. Перед ними лежал ковер, уставленный яствами и напитками, они жадно ели и пили, запуская руки то в одно, то в другое блюдо и отправляя еду в рот. При этом они чавкали и рыгали так громко и часто, что у Луары мелькнула мысль: «Будто нарочно стараются». Она и не подозревала, что оказалась права. В этом племени чавканьем и рыганием гости выражали одобрение хозяину. Луаре казалось, что лица степных жителей на удивление походили друг на друга: смуглая кожа, узкие щелочки глаз, длинные поникшие усы. Да и одеты все они были одинаково — кожаные широкие штаны, поверх них — короткая юбка-кольчуга, толстые меховые безрукавки до пояса, отделанные причудливыми узорами, вышитыми золотой нитью, остроконечные шапки. С головы до ног кочевники были увешаны бронзовыми, золотыми и серебряными украшениями. «Дикари! Я попала к дикарям!» — ужаснулась дочь цивилизованного мира.
Один из семерки вдруг облизал лоснящиеся от жира пальцы, громко щелкнул ими и что-то торжественно произнес. Из темноты выскочил еще один дикарь и замер в почтительном поклоне, заглядывая в глаза своему господину. Тот опять щелкнул и что-то сказал. Прислужник, оказавшийся толмачом, повернулся к девушкам и их сопровождающим и перевел:
— Вам дозволяется начать делать торговля.
Луара не знала и не могла знать, что перед ней восседают главы самых знатных родов, один из которых — тот, что щелкал пальцами,— был вождем всего племени. По обычаю, они первыми выбирали себе наложниц. Если товар им не нравился, они покидали шатер, и тогда их место занимали предводители родов менее влиятельных, и так далее. У каждого из нынешней семерки уже было не менее двух десятков жен и трех дюжин наложниц. Однако интерес все не пропадал.
Худощавый работорговец выступил вперед и, указывая на девушек, возбужденно заговорил:
— Первосортный товар! Другой мы вам и не посмели бы предложить. Вое свежие, молоденькие! Я подозреваю, а, как вы знаете, обманываюсь я редко, что вот эта и эта (трясущимся от предвкушения наживы пальцем он указал на Луару и кхитаянку) наверняка девственницы, и вы легко сможете это проверить. Все здоровые и сильные — из них выйдут хорошие работницы…
Один из родовитых кочевников усмехнулся и что-то произнес, показывая на кхитаянку. Толмач быстро перевел:
— Вот она очень худая. Плохо работать. Может, больная?
— О, нет! — всплеснул руками тощий продавец женщин.— Она повыносливее других будет. Это мой лучший товар. Девчонка из далекого, загадочного Кхитая. Они все там узки в кости, малорослы, но работящи, проворны и в постели неутомимы. Знают множество всяких невиданных любовных фокусов, телом вертлявы и изгибаться могут как угодно. Дорогой товар…
И опять потемнело в глазах у Луары. «Какой-то чудовищный сон, этого не может происходить со мной, не может,— стучало в ее мозгу.— Наваждение. Я больна и брежу. Неужели меня продают и сейчас начнут обсуждать и мое тело, словно я безделушка на базаре? Точно лошадь на продажу? Не может такого быть, не может…»
А тощий все болтал и болтал, расхваливая прелести кхитаянки. Кочевники одобрительно кивали, о чем-то переговаривались, и вот один из них стукнул себя кулаком в грудь, что означало: «Я хочу купить», поднялся и неторопливо направился к пленницам, по пути оглядывая кхитаянку вожделенным, хозяйским взором.
Луара взглянула на свою невольную подругу: лицо той было непроницаемо. «Неужели она не понимает, что здесь происходит? Или ей все рано?..»
Кочевник приблизился к кхитаянке, взял ее за подбородок, повертел голову туда-сюда, провел пальцами по телу, особенно тщательно ощупал маленькую грудь. Девушка не шевелилась, не сопротивлялась. Покупатель задумчиво потеребил ус, потом, обхватив хрупкую будущую рабыню за талию, с легкостью оторвал ее от земли, высоко поднял, опустил, рассмеялся и, еще раз ударив кулаком в грудь, выкрикнул что-то по-своему.
— Он берет, она нравится,— подоспел перевод.— Говори твой цена.
Все случилось молниеносно. Одним точным, ловким движением кхитаянка выдернула из-за пояса кочевника длинный узкий кинжал, в два прыжка оказалась около худощавого говорливого работорговца и, со всей силы всадив остро отточенную сталь в самое сердце, несколько раз провернула клинок. Возница, так и не успевший понять, что произошло, замертво рухнул на пол, заливая леопардовые шкуры кровью. А кхитаянка, выдернув оружие из бесчувственного тела, бросилась на второго работорговца. Но тот, быстро опомнившись от потрясения, уже бежал, тряся жиром, под защиту знатных кочевников. Охваченная страстью мщения, гибкая, как кошка, девушка кинулась за ним. В ее вытянутой руке блестело лезвие со следами свежей крови. Но тут узкое запястье руки, сжимавшей кинжал, обхватила волосатая лапища. Кхитаянка потеряла равновесие и упала. Оружие выскользнуло из разжавшейся ладони, а кочевник, избравший ее в свои наложницы, стоял над девушкой и заливисто хохотал.
Отсмеявшись, он что-то сказал соплеменникам, доселе с безучастными лицами наблюдавшим за происходящим, и те заулыбались.
— Товар хороший,— перевел толмач, обращаясь к скукожившемуся в спасительной близости от пирующих толстяку, теперь единственному хозяину невольниц.— Бахыр-хан любит необъезженных скакунов.
Тот, кого назвали Бахыр-хан, снял с могучей шеи золотую гривну и швырнул под ноги работорговцу.
— Хватит? — спросил кочевник через переводчика.
