Уж не тот ли, что лежит на земле передо мной?
Пить хотелось. В горле кололо. Я оглянулась. Медленно, как во сне, слезали с коней товарищи, шли по земле неуверенно, будто учились ходить. Ко мне подошел Тума. Его светлые волосы были встрепаны и грязны, шлем он держал на локте одной руки и лизал окровавленные костяшки пальцев другой.
— Ты что, ранен? — спросила я.
— Нет, — вздохнул он. — Разбил о чьи-то зубы, а перчатку потерял. Воды хочешь?
— Хочу.
Он снял с пояса долбленку, вытянул зубами затычку и протянул долбленку мне. Вода была муторно-теплая. Преодолевая тошноту, я сделала два глотка и вернула баклажку Туме:
— Не могу, теплая. Здесь колодец есть?
Лицо его дернулось:
— Там мертвецы, в колодце.
— Что?
— Не надо, — попросил Тума, страдальчески морщась. — Я лучше к речке смахаю, есть здесь где-то речка…
— Постой, а Керин где?
— Там, — махнул он рукой в сторону догоравших изб.
Я пошла туда…
Керин сидела на земле рядом с женщиной, одетой в холщовую рубаху, измаранную кровью. Волосы женщины были растрепанны, по худому темному лицу трудно было угадать, сколько ей лет. Женщина сидела, поджав ноги, и сухо блестящими глазами смотрела на торчащие во все стороны тлеющие бревна, которые еще недавно были домом. Керин, обхватив погорелицу за плечи, что-то говорила ей. Но женщина, казалось, не слышала. Вдруг подорвалась, но Керин потянула назад, и несчастная вновь покорно села.
Подошли молчаливые Велем и Гино. Я коснулась плеча бортника, шепнула:
— Что такое?
Гино повернул ко мне тяжелый взгляд. Знаком позвал отойти.
— У нее там дети были, — кивнул он на пепелище. — Она туда хотела… еле удержали.
Я посмотрела на оцепеневшую женщину, на Керин, на ленивый желтый огонь и поняла, что сейчас разревусь. Я кивнула Гино и быстро пошла прочь… подальше от людей, от всякого, кто мог заглянуть мне в лицо и упрекнуть, что воины не плачут. Дозорные пропустили меня без слова. Я дошла до опушки, села на землю, спиною к березе, и зарыдала. Меня трясло. Мир дрожал перед глазами, кривясь и расплываясь. Я не вытирала слез.
Меня нашел Тума. Молча протянул шлем, наполненный водой. Я зачерпнула горстями, плеснула в лицо раз, другой, третий… Ледяные струйки бежали по щекам, затекая за ворот. Не утираясь, я поднялась и пошла к веси. Тума молча шел следом.
Огня уже почти не было, только серые струйки дыма поднимались над пеплом. Несколько ратаев копались в пепелищах, разгребая еще теплую золу. Леськин Мартин и Ратма вели коней. Им помогал местный паренек, приземистый и кудлатый. Поверх груботканой сорочки на нем была богато расшитая перевязь с мечом в ножнах. Меч то и дело стукал паренька под колено, и кудлатый смешно подпрыгивал: не привык еще.
Когда парни проходили мимо, я услышала, как Мартин говорит:
— Наша удача, что сытые да пьяные. Иначе б просто не вышло, воины мы так себе.
— Да, застали… — чернявый Ратма покосился на местного. — А вы и не чесались даже…
— Мы люди мирныя, — буркнул владелец меча.
— Таких вот кнехты и любят, — фыркнул Ратма.
Парень втянул в себя воздух, подергал «яблоко» меча, поглядел букой исподлобья:
— Всех порешили… Никто не ушел. Так и надо… чтоб всех…
Пухлые губы задрожали.
— Пошли, парень, — пробормотал Ратма виновато. — Рука у тебя крепкая. Пошли, дело не ждет.
— Эй, Керин зовет, — издали звонко крикнула Мирна.
Я подошла.
— Ну что, ранен кто-нибудь?
— Да не-ет, — Тума спрятал руку за спину, — так, царапины.
— С этим — к Леське. Велем, труби сбор. Возвращаемся.
— Оружие надо снять с мертвяков, — сказал ясенец.
По лицу Золотоглазой пробежала тень.
— Да, — сказала она. Посмотрела на меня:
— Наири?
Я улыбнулась. Постаралась, по крайней мере. Мы победили, и никто из нас не убит. Разве не удача?
Она кивнула, словно отвечая моим мыслям.
Хриплый звук рога заставил отозваться коней и уцелевших шавок и подскочить копошащихся в золе погорельцев. Старший, хромая, подошел к Керин. Хотел снять шапку, да шапки не было. Тогда он просто почесал седую голову.
— Ты уходишь, Избавительница, — вздохнул он. — У тебя своя дорога.
— А вы…
— В лес. Похороним своих мертвых и пойдем. А этих… — он сплюнул и, застеснявшись, затер плевок ступней. — В лес уйдем.
— До зимы отсидитесь, а после?
Ратай посмотрел исподлобья:
— Не пущу парней. Нам весь подымать. Зачем тебе наши? Они и меча до сегодня не видели.
Парни — ушки на макушке — стали стягиваться за его спиной. Заворчали.
— А-а, — махнул старший, — пусть идут, кто хочет.
— Я с ними пойду, — от резкого хриплого голоса погорелицы вздрогнули все, а вспугнутая ворона заметалась над головами.
— Ты чего, Нэнна? Ты ж баба! — старик даже притопнул.
— Я драться сумею.
Я поняла — сумеет. Если сразу не убьют. А Керин кивнула.
— Пусть беда обойдет вас.
— Пусть вам солнце пошлет удачу, — тихо ответил ратай. — Прощай, Золотоглазая.
Костры отражались в реке, и их становилось вдвое больше. На отмели, всплескивая копытами воду, бродили расседланные кони. Из дорожных мешков достали изрядно уменьшившиеся запасы — часть их Тума под шумок, не спросив разрешения, раздал погорельцам.
— А что… мы дичи настреляем…
Я вздохнула: да какая тут дичь…
— У, пни болотные, — честил кнехтов Мелдена Ратма, выдирая из вороных кучеряшек мелкий лесной сор, — нас не побили, так ужин испортили.
Пришлось обойтись сухими лепешками и кореньями, запеченными в золе. Этих Леська с парнями натащила полно. Коренья оказались вкусными, с хрустящей корочкой, хоть Тума и ворчал, что от Леськиной еды в оленя превратится.
— Зато болтать не будешь, — отрезала рыжая.
Из сожженной веси с нами ушли трое парней да Нэнна. Девушки умыли ее, переодели в свое запасное, и оказалось, что она совсем не старая, красивая даже. Парни разобрали бахтерцы и оружие, снятые с убитых. Сейчас, когда все сидели у костров и хрустели лепешками, уже трудно было отличить своих от пришлых.
Керин сидела с нами, даже смеялась шуткам, но я чувствовала, что ей плохо, и не только из-за усталости. С трудом я увела ее туда, где были приготовлены постели. Керин вначале отнекивалась, потом все же легла, и я закутала ее плащом. Она уснула почти сразу, а я долго сидела возле, привычно вслушиваясь в ее легкое прерывистое дыхание.
От костра кто-то к нам шел. Я узнала Туму и поднялась навстречу.
— Спит? — прошептал он. Протянул ладонь: — Гляди, чего нашел.
На ладони лежала круглая, с неровными краями бляха. Что-то на ней было выбито, но что, в темноте я не могла разобрать.
