Споткнувшись, он невольно прислонился к обугленному брусу, и тот рухнул под его весом. Между брусьями был зажат черный чемоданчик. Видимо, при пожаре его уронили на уровне сгоревшего первого этажа, и теперь он доделал оставшуюся часть пути до земли. Падая, чемоданчик издал тихий щелчок, и из него выпало оружие покойного стрелочника. Из двух бомб сработала лишь одна. За миг до того, как младшего смотрящего первого ранга Морнингсайда смело волной смертоносного шума, у Лаури хватило сообразительности не только сорваться с места и отбежать на безопасное расстояние, но и опустить голову в подвернувшееся корыто, крепко зажав уши руками. Он лишь ненадолго потерял сознание, и когда очнулся слегка не в себе, узнал, что его снова повысили.
12. ПОЕЗДКА
Путь с гор через Баррен-Хилл на запад до Конанта и Глорианы занял несколько недель и сильно отразился на самочувствии Айв. Она загорела, волосы стали жесткими и посветлели, мышцы казались чужими и все время ныли. Она уже не так строго следила за гигиеной. Ей стали сниться новые кошмары. Лив столкнулась с жестокостью. Научилась ездить верхом, кричать на людей и торговаться.
И за все этот время они прошли лишь малую часть дистанции от Глорианы до Дома Скорби — расстояния, которое Локомотив проходил за считаные дни. Для Линии мир был крошечным.
Вагон оказался тесным и темным. Снаружи, в величественном Вестибюле станции, высокие стальные арки отбрасывали угловатые тени, и усердные линейные в темных костюмах, бродившие среди этих теней в дыму, казались микроскопическими. Территория Линии охватывала много пустого, бесчеловечного, темного пространства, наполненного лишь отзвуками грохота машин.
Магфрид закинул сумки Лив на полку для багажа. Двигался он плохо. Линейные сильно избили его, а кроме того, он нервничал из-за Локомотива. Лив тоже было не по себе. Они находились во чреве чудовища, точно в какой-нибудь страшной сказке.
Она похлопала Магфрида по широкой спине и сказала, что все хорошо. Здоровяк благодарно взвизгнул, как малый ребенок. Она села, подобрала юбки и жестом велела ему сесть напротив. Затем, опустив жалюзи, облегченно вздохнула.
В поезде было холодно, словно в огромном черном коробе для льда, кожа сидений туго скрипела. Лив слышала, что в Локомотивах всегда холодно. Она укутала плечи шалью, вздрогнула. Дернула за тонкую цепочку у окна, и вагон наполнился холодным электрическим светом. Достала дневник и начала писать.
— Не смотри, Магфрид. Ложись спать. Нам еще долго ехать.
После драки в отеле она удивилась, что их не бросили в какую-нибудь тесную и затхлую тюрьму Линии. Одному линейному Магфрид сломал нос, другого зашвырнул в кучу ржавого мусора. Чтобы усмирить такого верзилу, понадобились усилия семерых. Они держали и пинали его, а Лив стояла рядом и умоляла их прекратить. Пыталась вычислить старшего офицера, но все линейные были для нее на одно лицо. Они нацепили на Магфрида наручники и потащили его куда-то; она последовала за ними и не удивилась, когда сама оказалась в наручниках. Ее усадили в тесную кабинку с цементными стенами, начали светить в глаза фонарем и потребовали — снова! — объяснить, кто она такая.
— Мой друг болен. Умственно отсталый, можно сказать, — объяснила она. — Он не понял ваших вопросов и не хотел причинить вреда. Я могу заплатить.
Они конфисковали ее вещи, включая золотые часы, и она понятия не имела, сколько просидела в кабинке одна.
Затем они вошли снова, заставили ее подписать новые формы. И опять оставили одну.
Ей стало интересно, обсуждают ли они ее дело. Возможно, советуются по ее поводу с самим Локомотивом. Или просто убрали дело в архив и забыли о ней? Бог его знает.
Следят ли они за ней?
Стоит ли написать в Академию? Вряд ли. Все ее нутро противилось тому, чтобы просить о помощи. Она приехала сюда одна, и сама будет решать свои проблемы. Не за этим ли она здесь?
В кабинке не было окон, и линейные не кормили ее. Минуты тянулись, как часы. Локомотив отправится без нее — наверное, уже отправился. У нее закружилась голова, а потом она разозлилась. Да как они смеют, как они только смеют? Эти линейные безобразны, отвратительно воспитаны, омерзительны, только и поклоняются, что своим нелепым железным богам. Она резко встала, попыталась открыть дверь. Но та, конечно, была закрыта. Казалось, вся станция состоит из запертых железных ворот — замок людоеда, вставший у нее на пути. Как они смеют преграждать ей дорогу на Запад?
Ее злость была искренней — и в то же время просчитанной. Чтобы переспорить этих людей, освободить Магфрида и выбраться отсюда, нужно быть злой. С линейными нужно быть властной и высокомерной, заключила она. Они раболепны от природы. Она же гораздо выше ростом и крепче здоровьем, чем обычный линейный. Ей предстоит первое большое испытание на пути, и она не желает сдаваться! Она подготовилась, сделала глубокий вдох и подняла руку, намереваясь громко ударить по двери.
К ее удивлению, дверь с грохотом распахнулась. Один из тысяч, бледных, сутулых линейных швырнул ей часы и объявил:
— Доктор Альверхайзен? Вы свободны. На вас нет вины. Можете идти.
— Как вы... Я... — Она собралась с духом. — Но я не уйду без моего друга.
Лив отпустили. Она не осмелилась спросить, почему. Возможно, кто-то за ней присматривал. Магфрида ей вернули, словно вещь из ее багажа. Она заполнила за него бланки.
— Распишитесь здесь и здесь, мэм. Спасибо. Можете идти.
Все разрешилось слишком легко. Вместе с облегчением она испытывала разочарование. «Еще не время, — думала она. — Главное испытание еще впереди».
Лив заспешила по коридорам. Судя по часам, она просидела в кабинке почти целый день. Уже вечер, Локомотив вернулся, и скоро опять отправится. В стенах станции ощущалось напряженное ожидание. Она пробежала через Вестибюль. Груженный сумками Магфрид плелся за ней. Загудел свисток, заскрежетали шестерни, сбежались люди, и она успела лишь краем глаза увидеть Локомотив прежде, чем сесть в него. Да, может, это и к лучшему.
Записка, прилепленная к окну вагона, гласила: «ОСТАВАЙТЕСЬ НА МЕСТАХ, ПОКА ЛОКОМОТИВ НЕ ТРОНЕТСЯ». От красного шрифта становилось не по себе. Лив подумала, что это требование почтения — такое же, как запрет заходить в церковь с покрытой головой. Она села.
Сиденья были изготовлены из какого-то черного материала, напоминавшего кожу, и при свете лампы неприятно лоснились. Они предназначались для людей ростом ниже ее. Магфриду пришлось лечь на бок и поджать ноги, отчего он выглядел особенно жалко.
Казалось, Локомотив не трогался с места часами. Лив сидела, сцепляя и расцепляя руки.
— Не волнуйся, Магфрид. Все будет хорошо. Тысячи, десятки тысяч обычных людей постоянно делают это.
Судя по виду Мафрида, ее слова не убедили его.
Локомотив не бездействует, понимала Лив, он готов к рывку, как свернувшаяся кольцами змея, заряжен мощнейшим потенциалом.
Она сидела в напряжении, готовясь к неожиданному толчку, от которого можно свалиться с сиденья. Под ногами нагнеталось давление. Приглушенный грохот, шипение, низкий беспрестанный стук молоточков — Локомотив набирал силу.
— Жди, Магфрид, не вставай. Все будет хорошо.
Нервным движением она отодвинула дверь; та сопротивлялась.
Лив вышла в узкий коридор — центральную артерию Локомотива. Дверь закрылась за ней, и она услышала, как Магфрид застонал. Но, прежде чем она смогла вернуться к нему, проходивший мимо линейный едва не сбил ее с ног, а еще один, спешивший в другую сторону, столкнулся с ней и заставил развернуться. Она уловила ничего для нее не значащие обрывки разговора: «Рэйвенбрук — дозаправка — Каури — Рорк — Усердие». Двое линейных трусили по коридору бок о бок и грозились вот-вот растоптать ее, но в последний момент обежали ее с обеих сторон, презрительно бубня что-то себе под нос.
