— Садитесь, господин, я сейчас принесу ещё два. Для себя и вашего… слуги?
— Товарища. — Ущемлено ответил Элиас, сложил руки на груди.
— Ну, мы люди простые…
Старик умолк перебитый скрежетом стали, покидающей ножны. Женщина застыла, выпучив глаза на клинок, отражающий свет очага по всей длине. Сыновья начали бледнеть. Элиас выдохнул через нос, он тоже уловил странность в поведении, но не решался действовать первым.
— Я не хотел! — Всхлипывая, взвизгнул младший. — Господин Элдриан, простите! Я не хотел, это друзья говорили, что вас не существует! Это они… они пинали ваш идол!
Чего? Идол? Не существует? Дело принимает очень странный оборот. Я молча упёр меч в стол и мрачно воззрился на мальца. Нос уловил тонкую вонь мочи, а штаны паренька заметно потемнели спереди. Повернул клинок, так чтобы отполированный металл отражал искажённое ужасом лицо.
— Они заставили меня!
Ну, ладно, подыграю ему.
— Разве?
— Я просто… просто не хотел казаться слабым…
— И ты?
— Я пнул… всего раз, не в силу!
— Вот как…
Старик, бледный, как полотно, рухнул на колени, протянул ко мне руки. Почти рыдая, от ужаса и… счастья?
— Господин, пощадите! Он же просто ребёнок, он не понимает ничего…
— А ты?
— А я… я не углядел, не усмотрел… умоляю!
Элиас откашлялся в кулак, коснулся моего плеча и кивнул на дальний угол. За раздвинутыми красными занавесками на двух полках стоят иконы. Доски, покрытые краской. Не шибко умело, художник явно того же уровня, что рисовал нам карту. Изображённое мне знакомо.
Сложно не узнать себя.
На рисунке я с мечом в одной руке и увесистой державой в другой. За спиной возвышается отец, а за ним дед. Отец, сын и нечистый дух.
На рисунке я гладко выбрит, одет в золото и серебро. Взгляд суровый и вопрошающий. Очень интересно… вот такого в будущем я предусмотреть не мог. Никак.
— Идола мы починили ещё вчера! Не уж то, оно вас так разгневало?! Мы ведь так исправно молились о вашем возвращении…
— Просто совпало. — Успокоил я, властно повёл рукой. — Встань. На коленях должны стоять неверующие в меня.
В основном для удобства палача и явно «неверующие» не в религиозном смысле.
— Не уже ли дождались, началось возрождение? — По лицу старика бегут слёзы, заполняют морщины и капают на грудь. — В мир вернётся порядок?
***
Картинка складывается, мрачная и жестокая. Победители милостивы только в своих рассказах. После захвата столицы армии Света растеклись по стране, придаваясь всем радостям войны. Грабежу и насилию. Ведь нет большей радости для воина, чем убить врага и взять его женщину в его крови.
Я сижу и слушаю сбивчивый рассказ столетий страха, боли и унижения. Думаю, не стоит говорить им, что всему виной я.
Те, кто выжил, бежали из родных мест, бросая всё. Прятались, сбивались в голодные стаи и молились мне. Ведь я единственный, кто «исчез» и не был объявлен убитым. Тот, чей труп не выставляли на общее обозрение.
Неужели они даже кости деда подвесили на копьё? Было бы интересно посмотреть. Да и от отца осталось не так много.
Мой образ стал последней надеждой на отмщение. Той соломинкой, за которую ухватился утопающий в отчаянии народ.
В груди ворочается тяжёлое чувство, сдавливает сердце. Не жалость, не вина, но горечь за собственный просчёт. Какой из меня правитель, если не смог продумать очевиднейшее развитие событий… Должно быть, я был слишком хорошего мнения о Свете и его воинстве.
Старик плачет, утирает слёзы и рассказывает. Дети заглядывают в дверь комнаты, а Элиас сидит у стены. Ваюну жена войта увела в спальню. Негоже девочке слушать такие страсти. Знала бы она, на что способен этот «нежный цветок».
Дождь усиливается, гремит по крыше. Запах ливня просачивается внутрь, сплетается с домашним теплом и ткёт густую вечернюю атмосферу. В такое время лучше сидеть с кубком сладкого вина перед камином. Но я слушаю с каменным лицом.
Слушаю, как мой народ боролся за себя. Как выжил и вышел на большую дорогу с топором. Не грабить, но мстить.
Конечно, добро потомков захватчиков идёт в дело и в оборот, но какое благородное оправдание! Будь я судьёй, расплакался бы от дилеммы.
К счастью, справедливость меня не волнует, а вот обретение маленькой армии последователей… Да, это будет полезно. В конце концов, правитель не воюет сам. Конечно, если он не идиот. Война королей, это росчерки пера на полях боя, где вместо чернил кровь подданных.
***
Дождливую ночь разрывают всполохи молний, но площадь перед домом старосты освещена сотнями фонарей. Люди стоят в молчании и смотрят на меня. Вода бьёт по макушке, холодит свежевыбритые щёки. Сыновья войта оббежали всю деревню, пока старик вёл рассказ и теперь настала моя пора сверкать!
Раскаты грома бьют по деревне, стремятся оглушить. Но что эти жалкие хлопки против голоса, что отдавал команды в гуще самых кровавых сражений?
— Мой народ! Вы ждали меня, все эти годы, вы молили о моём возвращении! Вот он я, перед вами, принц… нет, император Элдриан! Кровь от крови Рогара Завоевателя и Индара Великого.
Голос разносится над площадью, перекрывает раскаты грома, а люди жадно внемлют. То, о чём они уже и не думали, свершилось.
— Я Вестник перемен, неумолимого возмездия! Ваш освободитель, от векового унижения и боли! Вопрос лишь в одном. Вы готовы мстить?
— Да!
Могучий рёв поднялся над толпой, и звуковая волна отшвырнула струи дождя. Ударила по мне и обратилась в широкую улыбку. Ох… то самое чувство, вновь вернулось ко мне. Власть! Сила повелевать и вести за собой. Нет большего наслаждения! Даже самые искусные любовницы не способны принести и толики этого блаженства!
Какой соблазн повести их в атаку, прямо сейчас! Ударить по кому угодно, разнести города и деревни по камешку. Вырезать жителей, предать огню поля и дома! Но не время… не время!
— Нас мало, но, правда, за нами! Я не обещаю лёгкого пути, как жалкий Свет, только кровь, пот и боль. Но вы сильны, и я верю в вас, так же как вы верили в меня. Вы пройдёте этим путём к победе! Вы вернёте то, что по праву ваше!
Гроза разрастается, но теперь это не ненастье, но предвестие истинной бури.
Глава 22
Джер считал себя хорошим человеком. Отзывчивым, добрым и любящим отцом. У него были основания так считать, более того, он был прав. Каждый вечер, возвращаясь домой, он обнимал сына, помогал жене с домашними делами. Пропускал кружку пива у камина, обняв благоверную и дожидаясь, пока сын уснёт… Хорошая, честная жизнь.
Была.
На глазах навернулись слёзы, сердце замедляется и боль затухает. Рядом на пол упали половинки Форана, его закадычного друга по работе. Он тоже был хороший человек, собирался жениться осенью, когда в родной деревне соберут урожай. А теперь он лежит рассечённый от правого плеча до левого бедра.
Убийца, огромный детина с чудовищным мечом, переступил тела не глядя. Для него они не люди, в лучшем случае враги. Джер открыл рот заорать. Обратить на себя внимание, лишь бы не умереть, как букашка, задавленная походя!
Хлынувшая кровь заглушила голос, а следом сознание поглотило вязкое Ничто.
Орсвейн переступил стражника и пнул дверь. Хрустнул дубовый засов и створки распахнулись, вывернулись и повисли, перекосившись. Открывшаяся комната лишена дневного света. Светильники из мёртвого серебра освещают роскошные ковры, книжные шкафы и массивный стол. За ним в глубоком кресле развалился первосвященник пограничья, Сквандьяр.
Огромный, размерами не уступающий Орсу, но вместо мышц наплывы жира. Бывший герой похож на толстую свечу, оплывшую под летним солнцем или стог сена. Больше на последний, из-за белой накидки с красным воротом. Голова сидит прямо на плечах, крохотные глазки смотрят на вторженца без страха.
— Однако у посланца Геора странные манеры. — Вздохнул первосвященник и легко поднялся, указал на второе кресло. — В любом случае прошу, присаживайтесь.
