— За советом, говоришь? — хмыкнул Джош. — Вроде того, что такое «черный галстук» и может ли считаться таковым черный костюм?
— Хотела бы я посмотреть, как ты будешь отпускать бороду, — вставила Дженет. — Какой ты все-таки эгоцентрик — неужели у тебя нет желания помочь людям?
— Каким еще людям? — искренне удивился Элиот.
— Бедным! Больным! Неспособным к магии!
— А они, эти люди, хоть что-нибудь сделали для меня? Меня обзывали педрилой и засовывали в мусорный ящик, потому что я один в пятом классе носил брюки со стрелкой.
— Надеюсь, что винный погреб у тебя на вершине будет, — раздраженно бросила Дженет. — Или, еще лучше, бар со всеми напитками. Ты ж и восьми часов без выпивки не протянешь.
— Я сварю простое, но крепкое пойло из местных ягод и трав.
— А химчистка?
— Да, это проблема. Можно применить магию, но результат будет не совсем тот. Лучше, пожалуй, жить в «Плазе», как Элоиза.
— Вот скука-то, — буркнул Джош. — Давайте займемся огненными фигурами.
Он стал у большого картотечного шкафа. Каждый ящичек этой библиотеки в миниатюре был снабжен ярлычком, от Айланта на левом верхнем до Цукини на правом нижнем. Огненные фигуры Харпера оказались бесполезной, но захватывающей игрой: пламя свечей преобразовывалось в каллиграфические знаки, которые держались в воздухе миг и сразу же гасли. Все наперебой манипулировали осиновым прутиком, стремясь к вершинам сложности и непристойности. Занавески при этом воспламенялись (явно не в первый раз), и их приходилось тушить.
Когда они пресытились каллиграфией, Элиот принес узкую, хищного вида бутылку граппы. Огненную забаву пережили всего две свечи, но заменять остальные никто не стремился. Время было позднее, второй час. Физики сумерничали в уютном молчании, Дженет растянулась на ковре, положив ноги на колени Элиоту. Интимность между ними удивляла Квентина, знавшего о сексуальных предпочтениях Элиота.
— Значит, мы теперь полноправные физики, без всякой инициации? — Огненное семечко граппы, пустив корни в груди, разрасталось в крепкое дерево хорошего самочувствия. — Нас не будут клеймить или там брить, не знаю?
— Только по желанию, — сказал Джош.
— Я думал, вас — то есть нас — будет больше.
— Да. Ричард с Изабел выбыли, а пятикурсников у нас нет, — сказал Элиот. — Фогг собирался уже слить нас с натуралистами, если никто не прибавится в этом году.
Джош театрально содрогнулся.
— Какие они были, Ричард и Изабел? — спросила Элис.
— Огонь и лед, — сказал Джош. — Шоколад и марципан.
— Без них все по-другому, — заметил Элиот.
— Скатертью дорога, — добавила Дженет.
— Ну, не так уж они были и плохи, — возразил Джош. — Помнишь, как Ричард взялся оживить флюгер, чтобы тот крутился сам по себе? Три дня там сидел, натирал его рыбьим жиром и не хочу даже знать чем еще.
— Один неумышленный прикол не засчитывается, — ответила Дженет.
— Просто ты никогда не понимала его.
— Я поняла, что не хочу иметь с ним ничего общего, — отрезала Дженет — первая дисгармоничная нота за этот вечер.
— Но теперь у нас снова есть кворум, — торопливо добавил Элиот, — и не абы какой. Физической магии всегда достаются самые лучшие.
— За лучших, — произнес Джош.
Хмельной бриз раскачивал Квентина на ветвях его огненного дерева.
— За лучших, — повторил он, подняв бокал, и они выпили.
Квентин только теперь осознал, что ни разу не вздохнул свободно за весь свой первый год в Брекбиллсе, включая экзамены и происшествие с Пенни. Все время ждал, что Брекбиллс рассеется, как мираж. Магический колледж, не говоря уж о законах термодинамики, постоянно нарушаемых здесь, был слишком хорош для реального и этим напоминал Филлори, где в конце каждой книги Эмбер и Амбер выставляют Четуинов вон. В глубине души Квентин чувствовал себя как турист, которого вечером опять запихнут в раздолбанный грязный автобус с драными виниловыми сиденьями, вонючим сортиром и подвешенными наверху теликами. Поедет он домой с липкой открыткой в руке, глядя, как исчезают в зеркале заднего вида изгороди, башни и шпили Брекбиллса.
Однако этого не случилось — и, как он стал понимать, уже не случится. Он потратил уйму времени, думая «это всего лишь сон», «почему именно я» и «ничто не длится вечно». Пора было становиться собой — девятнадцатилетним студентом секретного колледжа, где занимаются реальной и актуальной магией.
Войдя в число физиков, он получил возможность понаблюдать за ними вблизи. После знакомства с Элиотом Квентин предположил, что в Брекбиллсе все такие — и сильно ошибся. Во-первых, Элиот выделялся своими странностями даже и в этом избранном обществе. Во-вторых, он был гением, лишь кое в чем уступающим Элис — но пока Элис трудилась как проклятая, Элиот вообще ничего не делал (а если и делал, то тщательно это скрывал). Единственной заботой Элиота была его внешность, в частности дорогие рубашки; он носил их с запонками, нарушая дресс-код, за что его регулярно наказывали.
Джош, хотя и одевался всегда по форме, тоже выглядел как нарушитель: пиджак на нем был вечно измят, сидел косо или оказывался узким в плечах. Можно было подумать, что он делает это нарочно, как клоун. Джош, однако, хорошо знал — Квентин это понял только со временем, — что никто не принимает его всерьез, и момент, когда недооценившие его люди спохватывались, доставлял ему искреннее, слегка садистское удовольствие. Поглощенный собой меньше, чем Элиот или Дженет, он был самым наблюдательным в группе, и от него мало что ускользало. Несколько недель он только и ждал, что Пенни свихнется, сказал Квентину Джош.
— А ты думал! Парень ходил, как сплошная загадка, пришпиленная степлером к тикающей часовой бомбе. То ли кинется на кого-то, то ли блог заведет. По-своему я даже рад, что он кинулся.
Джош в отличие от других физиков ничем особенно не блистал, но демонстрировал недюжинное мастерство во всем, чем неспешно овладевал. На первом курсе он, как рассказывал Элиот, добрых полтора месяца не мог сдвинуть с места стеклянный шарик, но уж когда сдвинул, шарик разбил окно и ушел глубоко в ствол клена — где, вероятно, и теперь пребывает.
Родители Дженет, адвокаты высокого голливудского полета, были очень богаты. В Лос-Анджелесе с ней нянчились разные знаменитости — под нажимом, весьма умеренным, она даже говорила, кто именно. Наверно, поэтому она вела себя как актриса, была самой заметной из физиков и за обедом всегда произносила какой-нибудь тост. Парней она себе выбирала кошмарных — их единственной хорошей чертой было то, что долго они у нее не задерживались. Худенькая и плоская, она умела себя показать в самом выгодном свете. Форму она посылала домой, чтобы подогнать по фигуре, но самым сексуальным в ней был засасывающий, широко распахнутый взгляд.
