– Идут, посохами стучат, – объяснил храбр. – Сейчас из-за холма покажутся. Много.
Микола чуть придержал коня, становясь с Ильей вровень. Была у него такая привычка – занимать всю дорогу. Чтобы встречные издали видели: не абы кто едет, а храбр в службе великого князя. Посему холопам шапки снять, людям кланяться, знати радоваться, прочим молиться.
Илья протяжно зевнул, показав клыки. Крепкие, молодым на зависть, и крупные, медведю впору.
– Не хочу в Киев, – вдруг заявил он. – Веришь, нет?
Это не было приглашение к беседе. Следовало только спросить: «Что так?» и слушать.
– Что так?
– Смута будет, – сказал Илья.
Микола дернул себя за ус. Он не видел причин для смуты. Да, подручные Киеву сыновья великого князя начали показывать зубы. Князь новгородский перестал отсылать положенные две трети дани. По слухам, вообще решил отложиться от Киева. Сбегал за варягами, собрал ополчение. В ответ великий князь распорядился исправлять дороги и мостить мосты. Днями киевская дружина, а вместе с ней рать, пойдут вразумлять непокорного. Сеча выйдет кровавая. Но пришлые варяги не чета нашим варягам, да и славянская русь не пальцем деланная. Киев победит. Дальше будет как обычно: Новгород зажгут малость, кого-то в Волхове утопят, остальным просто морды набьют, дома пограбят, под шумок бабам навтыкают – куда ж без этого. Великий князь даст новгородцам посадника, наверное Константина Добрынича. А своего непутевого сына – в узилище, дабы тот охолонул слегка. Потом запрет его в Вышгороде, где уже один такой слишком умный отпрыск скучает. И станет тихо на Руси. Где тут смута?
– Князь часто хворает. Может умереть. И начнется…
Микола хмыкнул. Князья тоже люди, они смертны. Возможно, разобравшись с Новгородом, великий князь через какое-то время умрет. Но давно уже ясно, что его стол займет князь ростовский, любимый из сыновей. Недаром того послали на печенегов – снискать воинской славы. Жалко, печенеги не помогли, удрали… Нет, большой смуте неоткуда взяться. Но если Урманин говорит, надо слушать и запоминать. Илья зря не скажет.
– Смута хороша, когда ты молод, – продолжал Илья. – Самое время угадать князя, у которого запас удачи побольше, и к нему пристать.
Микола кивнул. Варяжское понятие – запас удачи. И у варягов на него поразительный нюх. Пришлые урмане, даны и свеи всегда точно знали, которого из «молодых конунгов», оспаривающих киевский стол, надо поддержать. И Новгород не ошибался раньше, за кого постоять. Выходит, теперь?.. Нет, только не новгородский князь, хитромордый и хромой. Да ему сидеть-то осталось на тамошнем столе всего ничего. На что тогда намекает Урманин? Или он сам не понимает, чем встревожен, и просто жалуется?
– …А когда ты немолод, – сказал Илья, – смута – это беда. Все тебя зовут, каждый тянет к себе. А ты об одном думаешь: где тихое местечко найти. Ведь не порвут же они Русь на кусочки. Рано или поздно все успокоится. Эх… Микола, хочешь на Новгород с дружиной пойти? Глядишь, прославишься.
– А ты?
– Без меня. Годы не те.
– Какие твои годы…
– Не те, – отрезал Илья.
– Тогда и я не пойду.
Впереди из-за бугра замелькали посохи, за ними показались монашеские клобуки паломников.
– Значит, договорились, – сказал Илья. – Ишь, топают… Чего-то они духовных песен не поют. Непорядок.
Он приложил ладонь козырьком ко лбу, защищая глаза от утреннего солнца. И вдруг заорал во всю глотку, так, что кони прянули ушами:
– Э-ге-гей!!! Денис!!! Ди-о-ни-сий!!! Калимера[1], старый пень!
– Калимера! – донесся в ответ зычный бас.
– Неужто, – сказал Микола равнодушно.
Он греков не любил.
* * *
Дионисий, бродячий монах, всегда был толстощеким и толстопузым. При этом он умудрялся каждое лето преодолевать огромные расстояния, странствуя от монастыря к монастырю. Непростая, полная событий и опасностей жизнь. Старый посох Дионисия, окованный железом, носил следы множества драк. И четки у монаха были «дорожные», равно пригодные что духовные стихи отсчитывать, что вынести встречному лишние зубы и лишний глаз заодно. Щербатый крест на четках подтверждал: осеняли им по-всякому.
Из Дионисия мог выйти серьезный воин, кабы не природная тучность. Когда они с Ильей обнялись при встрече, заметно стало: монах хоть меньше витязя ростом, почти так же широк в плечах. Только Илья – силен, а Дионисий расплылся. Ему наверняка уже было трудно далеко ходить.
Сейчас Дионисий бухнулся задом наземь и, приговаривая: «Эх, калики мои перехожие-переброжие», поправлял обвязку сандалий.
Паломники стояли полукругом за его спиной.
– Куда? – спросил Илья.
– В Иерусалим! – гордо заявил Дионисий.
– Пешком?
– Именно так!
– Ну-ну, – сказал Илья, окидывая паломников начальственным взглядом.
– Разве путь не безопасен? – спросил Дионисий и, кряхтя, поднялся с земли.
– Безопасен, – заверил его Илья. – А уж для такой-то братии… Новгородцы?
Дионисий замялся. Зачем-то оглянулся на свою «братию».
– Новгород, – кивнул монах.
– Красавцы, – сказал Илья.
Микола напоказ отвернулся. Он не одобрял, когда в паломничество ударялась молодежь, да еще такая, как на подбор, статная. Это значило, что Русь теряет лучших – надолго, а может, навсегда.
– Ну-ну, – повторил Илья. – Есть новости?
Дионисий пожал толстыми плечами. Он, казалось, был не особенно рад встрече со старым знакомым.
– Великий князь немного болен.
– Опять… – Илья помрачнел.
– Пошли ему, Господи, многая лета!
Все перекрестились.
– Дружина готовится в поход, – продолжал монах. – Ты завтра приедешь, узнаешь сам. А у тебя новости?..
В свою очередь пожал плечами – нырнув головой вниз – Илья.
– Печенеги разбежались. Ростовский князь никак не может их поймать. В степи земля сухая, дорога чистая. Если не будет дождя. А вы так прямо из Новгорода и идете?
«Братия» даже ухом не повела. Будто не Илья Урманин спрашивал.
За всех ответил Дионисий:
– Они в Киеве отдохнули немного, оделись. Видишь, калики новые какие.
«Братия» по-прежнему стояла молча и вроде даже с ноги на ногу не переминалась. С высоты седла Миколе видны были из-под клобуков только упрямые крепкие подбородки. Да кое у кого выбивались наружу пряди волос, пшеничные, соловые, белесые.
– В Иерусалим, значит, – протянул Илья. – В самый-самый Иерусалим?
– Ага. Сначала на гору Афон и к святым местам Константинополя, а дальше с божьей помощью в Иерусалим.
Сейчас Илья, как добрый христианин, должен был дать монаху денег – ради пропитания в пути и на то, чтобы тот поставил за него свечку.
– Ну, увидимся, Денис, – сказал Илья. Дружески хлопнул монаха по пузу, взобрался в седло. И тронул кобылу.
