Незнакомец долго молчал, разглядывая юношу. Огонек в его взоре не погас, напротив, разгорелся, превратясь в яркое пламя. Когда молчать дальше стало неудобно, он улыбнулся, извиняясь за взятую паузу, и всю неловкость как рукой сняло.
– Зовите меня – Эминент.
– Вы кардинал?[17]
Юноша изумился, ибо перед ним стоял человек, безусловно, светский.
– Нет. Это просто имя. Вам не нравится?
– Почему же… нравится…
– Ну и славно. Так, говорите, здесь лежит ваш учитель? Уверен, ваша печаль неизмерима. Впрочем, в молодости печаль скоротечна. Дунул ветер страсти или веселья, и ее больше нет.
– Если ты чего-нибудь не имеешь, если печаль и несчастье отягощают грудь твою, – оскорбленный, Эрстед ответил незнакомцу цитатой из фон Книгге, словно мертвец мог его услышать, – если ты терпишь недостаток, если чувствуешь слабость ума и сердца, то никому не жалуйся! Простите, но мне не хотелось бы обсуждать свои чувства с чужим человеком.
Незнакомец ласково коснулся его рукой.
– Вы оборвали цитату на самом интересном месте, сударь. Помните, как дальше? Никому не жалуйся, кроме того, от кого надеешься несомненной помощи! Немногие охотно приемлют участие в нашей скорби… Немногие, сказал ваш учитель. Но они есть, эти немногие, скажу я. Пойдемте, я приведу вас в чудесный трактир. Там малолюдно, и мы сможем порадовать друг друга, цитируя мудрецов весь день напролет, за кружкой пива. Ну что же вы?
Эрстед бросил последний взгляд на могилу кумира – и заспешил вслед за Эминентом.
В молодости время тянется, в старости – летит стрелой. Банальности такого сорта сделались дешевы еще в те дни, когда египетские писцы скручивали папирусы в трубочку. Но так или иначе, а распорядитель вышел в приемную, объявил о высочайшем решении – и восемнадцатый век скрылся в тумане прошлого, а девятнадцатый встал на пороге, тряхнул кудрями и окинул пламенным взором новое владение.
Число 1800 воцарилось на календарях, знаменуя смену эпох. Многие шушукались, что это все же последний год вчерашнего столетия, а не первый – сегодняшнего, но магия круглых чисел делала свое дело. В умах и сердцах уже наступило светлое грядущее. Двенадцать месяцев скакали над Европой, подбоченясь в седлах – Дикая охота, апостолы Хроноса. Под их топот скончались генералиссимус Суворов, Георгий XII, последний царь Кахетии, чудотворец-каббалист рав Адлер и Михал Огинский, великий гетман литовский. Под их гиканье родились богослов Клее, математик Фейербах, химик Вёлер и красавица Анна Керн, которую, назло векам, прославит темнокожий санкт-петербуржец:
«Я помню чудное мгновенье…»
А в горной деревушке Фрауэнфельда встретились молодой доктор юриспруденции Андерс Эрстед и кантонный врач Франц Месмер – утомленный жизнью старик. Этой встрече было суждено изменить судьбу первого и вернуть покой душе второго. Но покой – такая летучая субстанция! Где-то прибудет, где-то убудет…
– Это великий человек! Я обязательно вас познакомлю…
В сухом, костистом лице Эминента читалось явное беспокойство, когда он слушал рассказ своего юного друга о поездке в Швейцарию. За четыре года их знакомства впервые черты Эминента изобразили что-то, помимо благожелательного добродушия или слабой иронии. Впервые – и он ничего не мог поделать с упрямым, взбунтовавшимся лицом.
– Я даже не знал, что герр Месмер жив!
Все это время великими людьми были двое – он, Эминент, и покойный Адольф фон Книгге. Глупо ревновать к мертвецу, не правда ли? Остальные, кем восхищался датчанин, – к примеру, Алессандро Вольта, или вундеркинд Гаусс, или Эрстед-старший, естественный объект любви брата, – все они, по странным причинам, не затрагивали Эминентова сердца.
Учитель и ученик – так можно было охарактеризовать их отношения, сложившиеся после знакомства на кладбище. Андерс Эрстед учился у загадочного покровителя понимать людей, видеть скрытые пружины их поступков, следить за мотивами действий так же легко, как дирижер различает мелодии инструментов во вверенном ему оркестре. Это очень помогло Эрстеду в юридической практике. Казалось, Эминент исподволь готовит юношу к некой миссии, сообщая ему знание человеческой природы – но оставляя нераскрытой одну, главную тайну: себя.
Письма, встречи, беседы – они становились все ближе.
Но была у Эрстеда часть жизни, куда он и пустил бы Эминента, да тот сам не желал. Увлечение наукой, время, проведенное в лабораториях брата, ставшего адъюнктом,[18] – не нуждаясь в дипломах и ученых степенях, датчанин разбирался в естествознании не хуже университетских профессоров. Его увлечение месмеризмом также носило научный характер. Еще в бытность студентом он грезил «магнетическим флюидом», собирая любые сведения о методах Франца Месмера и его учеников.
Диссертация «О влиянии планет». Доклад об открытии животного магнетизма. Сокрушительный вывод комиссии Общества врачей и Парижской академии. Позорные гравюры: Месмер и его сторонники с ослиными головами, поражаемые молниями комиссаров, проваливаются в ад. Бегство, опала, забвение; смерть в безвестности.
– Он жив! Все это время он оттачивал свою систему! В глуши швейцарских гор…
– Жаль, что он не умер, – не выдержал Эминент.
У молодого человека перехватило дыхание.
– Жаль? Почему?
– Ему следовало уйти на пике славы. Или тогда, когда я предложил ему отказаться от заблуждений науки. Из Месмера вышел бы Посвященный высшего ранга. А получился забавный докторишка. Вот я и говорю: жаль…
– Вы? Предложили ему отказаться от науки?
– Да. Твоя матушка носила тебя во чреве, мой мальчик, когда я убеждал Месмера встать на верный путь. В те дни его признал обманщиком Венский медицинский совет. Берлинская академия сказала про его теорию: «Это ошибка». Французы-профессора, как один, отказались от рассмотрения его опытов. Я видел ближайшее будущее Франца Антона Месмера: взлет фейерверочной шутихи, россыпь искр – и мрак забытья. Он не послушался; пусть жнет посеянное. Ему еще долго жить и страдать…
– Зачем вы лжете? – На миг Эрстед забыл об уважении, какое питал к учителю. – Да, вы старше меня. И тем не менее вы слишком молоды, чтобы давать наставления Месмеру в дни его величия! Оставьте злословие, умоляю! Вспомните фон Книгге: «Не выставляй бесчестным образом слабостей твоего ближнего, дабы возвысить себя самого…»
Эминент словно стал выше ростом. Глаза его сверкнули диким огнем. Чудилось, что пламя души, укрытое за семью печатями, вырвалось наружу, грозя поглотить дерзкого. Он воздел руку, указывая на попятившегося Эрстеда.
– Глупец! Ты хочешь укорить меня моими же словами? Смотри же: перед тобой Адольф фон Книгге, Рыцарь Лебедя!
