Хотя Тонзура преступно не приводит рассказ о том, как среагировали, увидев город, Мэнзикерт и София (по приводимому монахом описанию они вышли к месту будущего бульвара Олбамут), можно лишь предположить, что на них он произвел не меньшее впечатление, чем на самого Тонзуру, который писал:
«Видимые за редеющими кронами деревьев, купола и крыши были украшены золотыми звездами, точно сам небосвод, но если на небесах звезды имеются лишь через промежутки, здесь поверхность была целиком покрыта золотом, извергающимся с коньков крыш нескончаемым потоком. Главное строение окружали другие, поменьше, в свою очередь, полностью или частично обведенные крытыми галереями. От изысканности этих зданий захватывало дух, и дворцы тянулись, насколько хватало глаз. Вскоре за ними показался второй комплекс зданий, больше первого, где газоны поросли грибами всех возможных цветов и размеров — от гигантских образований размером с нолса[15] до хрупких стеклянисто-прозрачных узелков не больше детского ногтя. С этих грибов — с красными шляпками и с голубыми шляпками, с пластинками и губками, подернутыми бороздками серебра, изумруда или обсидиана, — поднимались споры самых невероятных и удивительных ароматов, в то время как серошапки ухаживали за своими питомцами с достойными восхищения мягкостью и любовной заботой…[16]. Здесь били фонтаны, наполняя водой чаши, а еще — сады: одни висячие и полные экзотических мхов, лишайников и папоротников, другие полого спускались до уровня земли; в центре стоял бассейн из чистого золота, столь прекрасный, что не поддается описанию[17]».
Можно только воображать, как потекли слюни у Мэнзикерта и его супруги при виде таких богатств. К сожалению, как они вскоре узнают, значительная часть этого покрывающего здания «золота» представляла собой живой организм, сходный с лишайником, который серошапки выдрессировали так, чтобы он образовывал декоративные орнаменты, — он не только не был золотом, он не был даже съедобным.
Тем не менее Мэнзикерт и его люди бросились осматривать город. Основные особенности архитектуры построек они проигнорировали, зато обратили внимание на множество ручных крыс, размером с кошек[18], изобилие экзотических птиц и, разумеется, огромные количества микофитов, которые серошапки, видимо, собирали как урожай, ели и складывали на хранение в преддверии возможного голода[19].
Пока Мэнзикерт разведывает местность, я скоротаю время, изложив несколько фактов о самом городе. Согласно скудным архивам серошапок, которые были найдены и если не переведены, то с грехом пополам поняты, грибожители называли свой город «Цинсорий», хотя значение этого слова для нас утрачено или, точнее, так и не было раскрыто. По приблизительным оценкам тех, кто изучал лежащие под Амброй руины[20], в определенный момент Цинсорий давал кров двумстам пятидесяти тысячам душ, что делает его одним из крупнейших городов древности. Также Цинсорий мог похвастаться высокоразвитой системой канализации и водоснабжения, которой позавидовали бы многие сегодняшние города[21].
Однако Тонзура утверждает, что к тому времени, когда Мэнзикерт наткнулся на Цинсорий, пора его расцвета уже миновала. Этот свой вывод он основывает на довольно шатком доказательстве: «неоспоримом вырождении» его обитателей. Разумеется, оценка Тонзуры нелогична и предвзята, ведь город казался прекрасно функционирующим: дворцы с высокими куполами в блестящем состоянии, улицы постоянно подметаются, арены и амфитеатры как будто только и ждут того, что с минуты на минуту станут местом бесчисленных увеселений.
Тонзура игнорировал эти признаки здорового общества, быть может, боясь признать, что определенно безбожный народ может в чем-то превосходить истинных труффидиан. Поэтому он утверждает (подчеркнуто в биографии и походя в дневнике), что тогдашние обитатели, численность которых, по его оценкам, не превышала семисот, никак не могут претендовать на величие, которым некогда обладали их предки, поскольку представляют собой «явно последнее поколение умирающей цивилизации», неспособное понять жизненные процессы города, неспособное управлять его механизмами, неспособное вести фермерское хозяйство и «низведенное до охоты и собирательства»[22]. Их сторожевые костры закоптили стены великих залов, целые кланы несуразно пререкались друг с другом за территорию в пределах одного строения. Согласно Тонзуре, ни один серошапка не понимал ценности своего наследия.
Величайший довод Тонзуры в пользу вырождения серошапок, очевидно, следует признать самым слабым. В первый день София и Мэнзикерт вошли в здание, которое монах называет библиотекой, строение «огромнее всех, кроме самых почитаемых духовных институтов, в которых мне доводилось учиться». Полки этой библиотеки сгнили под смертельным натиском редкостного изобилия мелких темно-пурпурных грибков на белых ножках. Книги, чьи страницы были изготовлены из размягченного пальмового листа по методу, ныне для нас утраченному, обрушились на пол. Тысячи книг, многие — изысканно гравированы неведомыми буквами[23] и, словно позолотой, покрыты уже знакомым золотым лишайником. Тогдашние серошапки использовали эти книги как хворост: на глазах у остолбеневшего Мэнзикерта они снова и снова собирали книги и отправляли их в костер, на котором готовилась пища.
Верно ли истолковал Тонзура увиденное в «библиотеке»? Полагаю, что нет, и я опубликовал мои сомнения в монографии под названием «Доводы в пользу серошапок и против свидетельства глаз Тонзуры»[24]. На мой взгляд, «библиотека» на самом деле служила местом религиозного поклонения, а «книги» — молитвенными свитками. В некоторых культурах, особенно в Окситании, молитвенные свитки в ходе богослужения сжигают. «Полки» являлись гнилыми досками, специально (!) прикрепленными вдоль стен для выращивания особых пурпурных грибов, которые не росли ни в одном другом месте Цинсория и, вполне вероятно, имели религиозную ценность[25]. На то же указывает большой, высеченный по форме гриба камень, установленный на верхней площадке лестницы перед входом в «библиотеку». Уже давно доказано, что он играл роль алтаря.
София выбрала как раз этот момент, чтобы, отметив то, что она окрестила «примитивизмом» туземцев, упрекнуть своего супруга в «трусости». От такого укора Мэнзикерт пришел в ярость и совершенно забыл про нравственную сдержанность. По счастью, прошло несколько дней, прежде чем проявилось это новое настроение, а за означенное время Мэнзикерт все более и более своих людей переправлял с кораблей на берег, где велел начать строить причалы и доки. Также он занял под казармы несколько круглых приземистых построек на окраине города, выставив туземных обитателей, которые, бормоча себе под нос, любезно удалились в Цинсорий.
