Грем уцепился левой рукой за выступы на склоне и подтянулся вверх. Мир опять побагровел и закружился вокруг него. Он попробовал помочь себе правой рукой, но от сильной боли потемнело в глазах – казалось, он сломал ее. Немного погодя Грем вновь открыл глаза и обнаружил, что лежит совсем недалеко от вершины оврага.
Понемногу боль в локте утихла, и Грем оперся на левую руку. Он был готов к восхождению. Осторожно опустив правую руку и вцепившись левой в гладкую поверхность валуна, он попытался подняться. Бедра невыносимо болели, но Грем понимал, что если сломанные кости будут единственным результатом этого падения, то можно считать, что он легко отделался. Оглядывая склон, он заметил следы своего падения: кеды пропахали довольно длинную борозду, которая заканчивалась футах в двенадцати от того места около валунов, где примялась трава. Да, ему повезло, что он остался жив, очень повезло. Грем попытался убедить ноги в том, что пора выбираться наверх.
Рука попала во что-то мокрое и вязкое. Грем пригляделся скорее с любопытством, чем с удивлением. Что-то черное – при свете звезд оно казалось черным. Грем не понял, что это кровь, до тех пор пока не почувствовал запах. Неужели он пострадал настолько сильно и не заметил этого?
Он двинулся вперед и наткнулся на чье-то тело, лежащее прямо перед ним. Оно выглядело слишком маленьким, чтобы принадлежать взрослому человеку. Грем застонал и на этот раз заставил себя подняться. Обойдя очередной валун, он увидел лицо лежащего. Сердце замерло: перед ним был Табби.
Перерезанное горло Табби бросилось в глаза Грему. Его убили около оврага и сбросили труп вниз.
– О Господи, – пробормотал Грем, – Господи!
Он начал плакать и, забывшись, потянулся к носу правой рукой – локоть напомнил о себе резкой болью. Грем резко обхватил левой рукой правое запястье и поддерживал руку, вытирая мокрый нос о собственный рукав.
– Господи, Табби, – повторял он, и слезы катились по щекам.
Табби открыл глаза, и Грем прирос к земле.
– Я погиб. Я погиб, и это ваша вина.
Грем чуть не упал с валуна.
– Вы должны были погибнуть, не я, – повторил Табби. – Он хочет, чтобы вы знали это.
Грем увидел, что в глазах Табби отражаются яркие пятнышки звезд.
– Он убил меня.., он убил меня из-за того, что вы влезли в это дело.., он убил меня, потому что вы повезли нас к тому месту и прочли нам его имя… Пусть Бог проклянет вас! Проклянет вас! – Кровь текла по лицу мальчика. – Вы просили этого, и я проклял вашу душу!
– Табби, – начал Грем, – если ты Табби, ты знаешь, что я бы никогда…
– Вы ведь знаете, что произошло Черным Летом? Да?
Знаете?
Грем покачал головой:
– Не все, Табби…
– Вы.., вы ничего не знаете. Кроме того, что произошло вот это. Вот это. То, что случилось со мной. Со мной. – Он завороженно смотрел на Грема. – Ведь я даже выгляжу сейчас по-другому.., и вы тоже не знаете как. Хотите посмотреть? Хотите посмотреть, на что я теперь похож? Вы можете увидеть, к чему привели ваши поиски.
– Поиски?
– "Четыре Очага" превратились в одно сплошное пепелище, Грем. – Рот искривила улыбка, тело задрожало, потемнело и начало ссыхаться, превратившись в карликовую мумию.
Грем с ужасом смотрел на чернеющие останки тела Табби. Он бросился вперед, его не могли остановить ни ноющие мышцы спины, ни боль в локте, ни дрожащие и слабые ноги. Грем дотронулся кончиками пальцев до черной засохшей корки, и в это мгновение крошечное тело распалось на множество мельчайших кусочков – в воздух поднялось облако серой пыли. Пепел тысячами маленьких мушек закружился над валунами.
Грем пытался справиться с охватившей его дрожью. Через мгновение мир вновь стал кроваво-красным от боли и закачался, как палуба попавшего в шторм корабля. Табби мертв. "Четыре Очага" сгорели, а вместе с ними погиб и Табби. Дракон превратил его в маленькую засохшую мумию.
Медленно, еле справляясь с накатывающейся слабостью, Грем поднялся к вершине оврага. "Проклинаю тебя, – говорил ему Табби, и кровь текла по его мертвому лицу. – Я проклинаю твою душу, проклинаю". Освещенные окна бара иглами вонзились в глаза Грема. Там, за их стеклами, медленно покачиваясь в тусклом свете, танцевали проклятые мужчины и женщины. Рыбы в бочке, подумал Грем, рыбы в бочке.
Тремя днями раньше Ричард Альби вновь стал добираться до работы в Хиллхэвене пешком. Джон Рем, ничего не знавший о том, что произошло с Ричардом во время последней пешей прогулки, убедил его не пользоваться машиной – Рем был уверен, что если дома хозяина ждет лошадь, то он обязательно вернется к ней.
– Лучшее занятие в мире, – разглагольствовал Рем, и стружка застревала в бороде и падала золотистой пылью на красную рубашку. – Каждый день несколько пройденных пешком миль, и ты будешь здоров всю свою жизнь.
И Ричард согласился. Быть может, это к лучшему, думал он, несмотря на страх перед этими прогулками.
В первые два утра, когда Ричард возобновил пешие походы, его встречала довольная улыбка Джона. На третий день – день пожара в "Четырех Очагах" – Рем все еще улыбался, но сам Ричард усомнился в мудрости лошадино-домашней метафоры для округа Патчин.
Он приближался к тому участку дороги, на котором всегда возникали непредвиденные сложности, – это тот отрезок Маунт-авеню, что расположен от одних каменных ворот старого дома Смитфилдов до других, футах в тридцати ниже.
Проходя мимо серого особняка, Ричард втягивал плечи, ускорял шаг и, потея от страха, преодолевал расстояние, желая только одного: благополучно добраться до конца пути.
В тот день, когда загорелись "Четыре Очага" и погибли все, кто находился внутри дома,. Ричард Альби прошел чуть меньше половины расстояния между двумя каменными воротами, когда увидел, что на дороге появилась женщина.
Высокая женщина в знакомом длинном платье вышла из-за деревьев и ждала его. Это была Лаура. Как только он заметил ее, она начала приближаться.
Ричарда прошиб холодный пот, взмокшая рубашка прилипла к телу. Он вцепился в ручку портфеля, судорожно зажал под мышкой рулоны чертежей и, сосредоточенно глядя под ноги, двинулся вперед по дороге. Галька, трещины в асфальте, голубиное перо возникали и исчезали при каждом новом шаге.
Она хотела, чтобы он посмотрел на нее, но он не хотел, да и не мог бы сделать это. Его собственный организм словно подсказывал ему, что он не вынесет такого страшного зрелища.
Он чувствовал, что она идет рядом с ним и ждет, что он обратит на нее внимание. Но если он увидит это страшное, измученное и растерзанное тело – опять увидит его, – то ему придет конец. Ричард слышал мягкие шаги по зеленой траве. Молчание Лауры оказывалось еще более страшным, чем если бы она говорила, – он слышал, как шуршит на бедрах ее платье, задевая ветки придорожных кустов. Ричард сцепил зубы и, продолжая упорно смотреть под ноги, шел вперед.
