«Одна девочка влюбилась в своего преподавателя. Вообще-то это была довольно красивая и умная девочка, но у преподавателя уже имелись жена и любовница, поэтому девочка была ему без надобности. Он поиграл с ней, а когда надоело — отвёз в старый дом и запер. Окна дома были высоко над землей — не выпрыгнуть. Соседи далеко — не докричаться. Так она и умерла. А через месяц или два умер он — просто с каждым днём ему становилось всё хуже и хуже».
Антонио потёр уставшие глаза, сходил на кухню за очередной чашкой кофе. Старый блокнот открылся на единственной чистой странице. Взгляд ещё раз пробежал по строчкам: «так она и умерла, а через месяц или два…»
Интересно, Надя сама выпустила историю в Сеть, зашла на форум под чужим именем, или рассказала кому-нибудь? Теперь Антон поверил бы даже в то, что город сам подслушивает их истории и сам пишет их — корявым детским языком, рассыпая по каждой горсть ошибок и ненужных запятых. Потому что так надо.
…Не каждый раз получалось точно определить, где произошла та или иная история. Если упоминался, например, университет, или парк аттракционов, или хотя бы старый пляж, тут и гадать было нечего. Гораздо хуже, если значились просто школа или парк. Тогда он искал детали, случайные уточнения, по пять раз перечитывал описания сломанной скамейки или неработающего фонтана, старой телефонной будки на углу.
Антонио неплохо знал этот город. Через неделю он обошёл уже половину мест из списка — безрезультатно, и снова начал сомневаться. Он чувствовал себя безумцем.
Следующей была детская больница.
В здании не светилось ни одно окно. Он дёрнул дверь — поддалась. На посту дежурного стояла тарелка с недоеденным куском пирога и мигала красным индикатором трубка радиотелефона.
Вбежала медсестра в распахнутом халате. Антонио показал ей удостоверение.
— Можете открыть подвал?
— Там ничего нет, лет десять никто не ходит. Вам зачем?
Он повторил вопрос. Скоро нашёлся единственный ключ, и единственный здешний охранник спустился по чёрной лестнице и долго маялся там с навесным замком.
— Заходите, только света нет. Лампы никто не менял. Но я всё равно попробую включить рубильник на щитке.
Свет был — горела красная лампа над одной из арок. Ещё одна мигала в дальнем ответвлении коридора. Отросток вёл в тупик, и на сырой стене Антонио почудился скрюченный силуэт.
Антон остановился, перегораживая собой единственный выход. Пахло грибком и старыми тряпками. Лампа мигнула снова — он увидел, как фигура на стене выпрямилась и застыла в беспомощной позе.
— Надя, не бойся, это я.
Она скорчилась на полу, не давая себя ухватить, но он всё-таки приподнял её и обнял. Под ворохом отсыревшей одежды Надя была как птенец — почти бесплотной. Она сразу же принялась говорить, быстро, сбиваясь, как будто боялась, что Антонио уйдёт, не дослушав.
— Я думала, вдруг он не умер совсем. Я думала, вдруг я смогу его найти. Мне очень надо поговорить с ним. Очень. Слова, которые я хочу ему сказать, больше не вмещаются в голове. Они снятся мне. Они не дают мне спать. Я везде его искала.
Антон молчал, ощущая холодные прикосновения не-жизни. Думал, что должен испугаться того, что произошло с ней, но почему-то не боялся. Он видел всякое, но не видел, как живой человек становится существом из камня и речной воды.
— Ничего. Ничегошеньки, — прошептала Надя ему в шею и опять сползла на пол.
Она завыла. Антонио никогда не слышал, чтобы столько горечи и боли в одном крике.
— Я не понимаю! За что? За что он меня убил? Почему он убил меня? Я просто хочу понять.
Ловя то хрупкое и эфемерное, что от неё осталось, Антонио ощущал под руками только старую шуршащую плащёвку, только жёсткую кожу ремней — «чтобы не потерялась душа».
— Я думаю, потому что он тебя боялся.
— Меня? — Надин крик оборвался. Она села, глядя Антону в глаза. — Боялся?
Он достал из внутреннего кармана шоколадку. Двадцать пять грамм превращения обратно в человека. Подействует или нет, он не знал, но очень хотел, чтобы подействовало. Иначе ему осталось бы только уйти, оставив её бесплотный призрак в подвале старой больницы.
— Держи вот.
Она судорожно втянула воздух, как делают дети после долгого плача. В лице прорисовалось что-то человеческое, тёплое. Обрели цвет глаза.
— С миндалём?
— И с кокосом, — кивнул он, зажмуриваясь.
— Моя любимая.
В свои пятьдесят Антон стал разбираться в шоколаде получше любой барышни.
* * *
Антонио она почувствовала минуты за две до того, как он появился на кленовой аллее. Пока размышляла — махнуть ему рукой или крикнуть, — он сам её заметил в тени деревьев.
Он сел рядом, прямо в траву, скользнул по Наде быстрым, но внимательным взглядом. Наверняка заметил куртку, амулеты и оружейные ремни, и понял, к чему всё это, но ничего не сказал.
У самого начала аллеи горел фонарь — свет едва-едва пробирался к школьному крыльцу, остальные она погасила. Блик фонарного света криво упал на лицо Антонио, обращённое теперь к пустым окнам школы.
Надя хотела с ним заговорить, но не могла придумать, о чём. Почему он сюда пришёл — ясно и так. Она боялась, что он станет задавать вопросы, на которые она совершенно не готова ответить. Антонио ощутил её взгляд, улыбнулся и достал из внутреннего кармана шоколадку.
— Устала?
Она тряхнула головой. Под пальцами зашуршала фольга. Надя ощутила приступ голода, она не ела с прошлого утра. Ночные блуждания высасывали из неё всё живое, и человеческие чувства растворялись в ночном мареве, а потом возвращались — горной лавиной, когда рядом оказывался кто-нибудь живой.
— Всё так плохо? — Он подождал, пока Надя дожуёт. Так бывает, когда долго готовишься задать вопрос, и выравниваешь тон, и успокаиваешь дыхание.
В шуршащей обёртке осталось ещё два ломтика. Надя завернула их и отправила в карман — неясно, сколько ей придётся пробыть у школы.
— Пугало здесь. — Она кивнула в сторону пустых окон. — Хотела поговорить с ним про Вету, но пока что он меня не пускает. И ещё мне страшно туда входить. Не потому, что я боюсь призраков, просто я… Ну, ты же понимаешь?
Зашумели деревья, задёргались фонарные блики на асфальтовой дорожке. Кое-где на ней остались поблекшие надписи «выпуск года…», «Коля, Тая, Мадина», «11 Б — лучше всех». Надписи кричали хриплыми голосами, а школа стояла безмолвная и тёмная, запертая на все замки.
Антонио кивнул, вытащил из кармана мятую пачку сигарет, подумал и сунул обратно.
— Боишься, что тебя опять затянет их мир?
— Ты так понимаешь, что мне даже не по себе. — Она коротко рассмеялась, чтобы скрыть смущение, но в смехе смущения оказалось ещё больше.
