В это мгновение Криспин снова почувствовал себя ребенком, глядя на возникшую впереди памятную каменную стену, когда тропа сделала поворот и направилась к ней. Отчасти потешаясь, отчасти всерьез тревожась, Криспин про себя прибавил еще несколько проклятий в адрес Мартиниана, который настоял на том, чтобы он нанес этот визит.
Оказалось, что Зотик, алхимик, к которому часто обращались за советом крестьяне, бездетные и безответно влюбленные, и даже иногда царские особы, обитал в том самом доме, окруженном яблоневым садом, где восьмилетний мальчик слышал, как птицы обсуждают тоном хорошо воспитанных людей, как лучше выклевать ему глаза и добраться до мозга.
— Я пошлю предупредить его, что ты зайдешь, — твердо сказал Мартиниан. — Он знает больше полезных вещей, чем любой из известных мне людей, и ты будешь глупцом, если отправишься в подобное путешествие, не поговорив сперва с Зотиком. Кроме того, он готовит чудесные травяные чаи.
— Я не люблю травяных чаев.
— Криспин, — предостерегающе произнес Мартиниан. И объяснил ему дорогу.
И вот он, закутавшись от ветра, шагает вдоль шершавых камней ограды, и его сапоги ступают по давно исчезнувшим следам босых ступней мальчика, который однажды летним днем ушел один из города, чтобы убежать от горя в своем доме.
Сейчас он тоже был один. Птицы порхали с ветки на ветку по обеим сторонам дороги. Он наблюдал за ними. Ястреб улетел. Бурый заяц, без всякого прикрытия, бежал слева от него по полю, делая рывки из стороны в сторону. Облачко набежало на солнце, и его удлиненная тень помчалась по тому же полю. Заяц застыл, когда тень упала на него, затем снова бросился вперед, петляя, когда свет вернулся.
По другую сторону от дороги стена шагала рядом с ним, крепко построенная, ухоженная, сложенная из тяжелых серых камней. Впереди он видел ворота на хозяйственный двор, напротив стоял каменный указатель. Хотя эта дорога сейчас не использовалась, она была проложена в дни величия Родианской империи. Не очень далеко отсюда — ровным шагом можно дойти туда за утро — она встречалась с главной дорогой, которая тянулась до самого Родиаса и дальше, к южному морю у оконечности полуострова. Ребенком Криспин наслаждался сознанием того, что стоит на той же самой дороге, что и какой-нибудь другой человек, который смотрит в волны далекого океана.
Он на секунду остановился, глядя на стену. В то давнее утро он легко перелез через нее. Сейчас на деревьях за стеной еще висели яблоки. Криспин поджал губы, взвешивая эту мысль. Сейчас не время устраивать дуэль с детскими воспоминаниями, с укором сказал он себе.
Он взрослый мужчина, уважаемый, известный художник, вдовец. Он плывет в Сарантий.
Решительно передернув плечами, Криспин бросил сверток — подарок от жены Мартиниана алхимику — на бурую траву у тропинки. Потом перешагнул через канавку и полез на стену.
Не все навыки он растерял с годами, кажется, он не так уж и стар. Довольный собственным проворством, он забросил одну ногу, потом вторую, встал на широкой, неровной поверхности стены, балансируя, а затем шагнул — прыгают только мальчишки — на крепкую ветку. Нашел удобное место, сел, огляделся, выбирая, протянул руку и сорвал яблоко.
К своему удивлению, он почувствовал, как сильно забилось его сердце.
Он знал, что, если бы они это увидели, его мать, Мартиниан и еще полдесятка других людей, они бы горестно покачали головой, словно хор в одной из теперь редко исполняемых трагедий древних тракезийских поэтов. Все говорили, что Криспин совершает некоторые поступки лишь потому, что не должен их совершать. Его мать называла это извращенным поведением.
Возможно. Сам он так не думал. Яблоко было спелое. И вкусное, решил Криспин.
Он бросил его в траву, к другим опавшим яблокам, на поживу мелким зверькам, и встал, чтобы перелезть обратно на стену. Он сделал, что хотел, и был доволен собой. В каком-то смысле он отыгрался за детство.
— Некоторые люди ничему не учатся, правда?
Стоя одной ногой на ветке, а другой на стене, Криспин быстро взглянул вниз. Не птица, не животное, не привидение из полумира воздуха и тени. Мужчина с пышной бородой и длинными седыми волосами, которые теперь никто не носит, стоял в саду и смотрел на него снизу вверх, опираясь на посох, с высоты кажущийся коротким.
Покраснев и сильно смутившись, Криспин пробормотал: — Раньше говорили, что в этом саду водятся привидения. Я… хотел себя испытать.
— И ты выдержал испытание? — мягко осведомился старик, который наверняка и был Зотиком.
— Наверное. — Криспин переместился на стену. — Яблоко было вкусное.
— Такое же вкусное, как те, много лет назад? — Трудно вспомнить. Я не…
Криспин осекся. И почувствовал укол страха.
— Откуда ты… Как ты узнал, что я был здесь? Тогда? — Ты ведь Кай Криспин, полагаю? Друг Мартиниана?
Криспин решил сесть на стену. Как ни странно, у него подгибались ноги.
— Да. У меня для тебя подарок. От его жены.
— От Кариссы. Изумительная женщина! Это шарф, надеюсь. Я обнаружил, что теперь нуждаюсь в них, когда наступает зима. Старость. Ужасная вещь, позволь сказать тебе. Откуда я знаю, что ты был здесь раньше? Глупый вопрос. Слезай вниз. Ты любишь чай с листьями мяты?
Криспину вопрос вовсе не казался глупым. На мгновение он помедлил с ответом.
— Сейчас возьму подарок, — сказал он и слез вниз — прыгать означало бы уронить свое достоинство, — по другую сторону стены. Он поднял с травы сверток, стряхнул с него муравьев и пошел по дороге к воротам, глубоко дыша, чтобы успокоиться.
Зотик ждал, опираясь на посох, рядом с ним стояли два крупных пса. Он открыл ворота. И Криспин вошел. Собаки обнюхали его, но по команде хозяина вернулись к ноге. Зотик прошел вперед, к дому, через маленький, аккуратный дворик. Криспин увидел, что дверь открыта.
— Почему бы нам просто не съесть его сейчас?
Криспин остановился. Детский ужас. Самый болезненный, после которого на всю жизнь остаются ночные кошмары. Он поднял глаза. Голос был ленивый, аристократичный, памятный. Он принадлежал птице, сидящей на ветке рябины неподалеку от двери.
— Веди себя прилично, Линон. Это гость, — в голосе Зотика звучал упрек.
— Гость? Который лезет через забор? Ворует яблоки? — Ну съесть его было бы слишком непропорциональным наказанием, а философы учат, что пропорциональность — это суть добродетельной жизни, не так ли?
Криспин, ошеломленный, старающийся побороть страх, услышал, как птица фыркнула, выражая неодобрение. Приглядевшись поближе, он внезапно понял, с новым потрясением, что это не настоящая птица. Она была искусственной. Сделанной вручную.
И она говорила. Или…
