Но все это было потом.
Молния за молнией обрушивалась на Железные Горы, и горы глухо стонали, раскатываясь ржавыми глыбами. Чернобог и злая Морана кинулись в тайный лаз, думая достичь Кромешной Страны и там отсидеться. Но пока они отталкивали друг дружку, спасая каждый себя, секира Перуна намертво заклепала крысиный лаз сперва впереди них, а после и сзади.
— Выпусти нас! — раздавалось из глубины. — Выпусти! Пожалей!
— А вы мою жену и брата жалели? — ответил Перун. — А сына маленького? Будете сидеть, где сидите. Не ходить больше вам по Земле, не поганить ее своими следами.
И вот рухнули последние скалы, растворились не знавшие света пещеры, выбежали из тех пещер несчастные полонянки — совсем молодые и те, что успели состариться за тридцать лет и три года в неволе. Но неподвижно, покрытые нетающим инеем, стояли белые кони, впряженные в солнечную колесницу. Бездельно лежал потускневший, покрытый пятнами золотой щит. И ни молния, ни огненный палец не смогли пробудить Даждьбога и Богиню Весны, вмурованных в лед.
Тогда из глубокого подземелья, где были заперты Морана и Чернобог, послышался злорадный смешок.
— Только мы — повелители Смерти! Только мы можем пробудить тех, кого погрузили в сон. Выпусти нас, Перун. Отдашь половину Земли — так и быть, получишь жену и брата назад.
Перун ничего им не ответил. Он глядел сквозь лед на замученную жену, и рядом стоял сын, которому она все же сумела шепнуть на ухо имя отца.
Зоря и Светозор преклонили колена перед могилой Даждьбога…
— Я бы запрягала ему коней, если бы он поднялся, — молвила Зоря и заплакала. — Такие не должны умирать!
— А я распрягал бы, — хмурясь, откликнулся Светозор. Ему, мужчине, не честь была плакать, хотя и трудно было сдержаться. А вот девичьи слезы закапали невозбранно и часто, горячие, горькие… и вот диво: не выдержал колдовской лед, пошел трещинами, раскололся. А золотой щит, который Кий поднял с камней в надежде поправить, начал в его руках наливаться медленным жаром, разгораться ярче и ярче.
Между тем Бог Грозы склонился к неподвижной жене и поцеловал ее, то ли здороваясь, то ли прощаясь навек. И новое диво! С громовым треском распалась, рассыпалась ледяная гробница. Какие угодно удары могла она выдержать, какие угодно заклятия. Но от любви ее не сумели заколдовать ни Морана, ни Чернобог. Потому что они сами никогда не знали любви.
Дрогнули ресницы Богини Весны, вздохнула нежная грудь, тихо шелохнулись уста:
— Где мой сын?.. Где мой маленький сын?..
Перун поднял ее на руки.
— Мы оба здесь, любимая, желанная моя Лелюшка! Только сынок уж вырос давно…
Бог Солнца тем часом раскрыл синие очи, узрел вместо Мораны и Змея плачущую Киевну и ее брата, и сведенное гневом чело немедля разгладилось:
— Кто ты, девица? Кто обидел тебя? А ты, добрый молодец, откуда здесь появился?
— Первый раз вижу, чтобы Солнце чего-то не знало, — усмехнулся Перун.
— Да уж не влюбился ли ты, брат?
Сказывают, Зоря и Даждьбог одновременно покраснели.
Кузнец Кий выправил на щите заклепки, расшатанные прокудливым Змеем, и отдал Сварожичу сияющую золотую святыню:
— Володей, господине… Поди в Небо, Даждьбоже, освети и согрей! Стосковалась Земля, все живые твари заждались…
Белоснежные скакуны высекали искры копытами, грызли удила, просились в полет.
Вот так снова взошло над Матерью Землей прекрасное Солнце, поплыло в счастливом, заплаканном от радости Небе, зажгло в еще грохочущих тучах сразу три семицветные дуги, три ликующие радуги. Вновь увидели его старцы, помнившие прежние времена; увидели даже те, кто давным-давно утверждал, что ослеп. Увидели молодые, родившиеся во мраке. И кое-кто — Волосово колено — недовольно сощурился, начал прикрывать руками глаза. А следом за Солнцем, непобедимая и босоногая, ступала Леля-Весна. Превращала последние залежи снега в лепечущие ручейки, освобождала лесные озера и могучие широкие реки, окутывала зеленым туманом проснувшиеся леса. Всплывали из омутов Водяные с Русалками, выбегали на поляны шальные от радости Лешие с женами-лисунками и малыми лешачатами. Отколь ни возьмись, налетели крылатые девы, подруженьки-Вилы, помчались в синем просторе, благословляя поля. Видели Люди, как повеселевший Ярила торжественно вынес сверкающие ключи и отомкнул небесную высь, отпуская из ирия гусей, жаворонков,
лебедей — всех и не перечтешь. Звонче серебряных труб раздавались над миром их клики, прославляя вовеки бессмертную, неистребимую Жизнь.
Говорят, Киевичи столь полюбились Даждьбогу, что он уговорил их остаться и вместе странствовать в небесах, распрягать-запрягать, как сулились, белых коней. Зоря, чьи слезы подняли его из могилы, стала ему любимой подругой, верной женой. Это ее алая свадебная фата, ее ласковая улыбка так красит небосклон поутру, когда Солнце отправляется в путь. А вечером, на берегу западного Океана, их ждет в гости братец Светозор — румяный закат. И, должно быть, не врут, будто летом, в пору коротких ночей, брат с сестрою не разлучаются вовсе, или разлучаются ненадолго.
Говорят также, все втроем они растопили снега Кромешного Мира, и души не самых лучших Людей, не удостоенные ирия, избавились от мучителя-мороза. В память об этом живые что ни год жгут огромные костры из соломы, обогревая умерших, а те посещают внуков и правнуков, рассказывая судьбу. Впрочем, немного мороза в Исподней Стране все же осталось — у запертых Железных Гор, и там мерзнут злодеи.
Перунич, чье Посвящение скрепил удар отцовской секиры, отпросился бродить по Земле вдвоем со Светленой. Бог Грозы подарил ему власть над всякой дышащей тварью, птицей и зверем, хищным волком и боязливой косулей. И до сих пор в безбрежных лесах встречают могучего тура — золотые рога, а на спине у него сидит юная женщина. Или сам Перунич незримо седлает свирепого серого волка и объезжает на нем дозором людские стада. И если при этом у волка сомкнута пасть, значит, до осени можно за бурушек не бояться.
Чернобог и Морана так и сидят заклепанные в Железных Горах. Злые Люди, кому они пролили в душу достаточно яда, разыскивают по всему белому свету осколки ледяного зуба, надеясь сложить его воедино и освободить темных Богов. Сказывают, от добрых Людей зависит, удастся ли им это. И надобно верить, что не удастся — ведь именно Люди, не кто-нибудь, однажды остановили беду. Смерть и холод с тех пор уже тысячи раз пытались вернуться, прогоняя птицу с гнезда, обрывая с деревьев золотые одежды, заваливая снегами леса. Но Люди всякий раз вовремя вспоминают Киевича с его жертвой и сообща помогают Солнцу воспрянуть: гасят прежний и возгнетают новый, не знавший скверны Огонь, жгут на том Огне корявое, изогнутое полено-бадняк, похожее на летучего Змея, а пепел дают выпить
скоту, чтоб лучше водился. А потом кто-нибудь рядится седым воином, подвязывает рыжую бороду и водит по деревне медведя — покорного, на поводке. И вот опять приходит весна, и дни делаются длиннее ночей, и чучело злобной Мораны под веселые прибаутки скоморохов сжигают на масленичных кострах, повергают в быструю реку. И наконец наступает великий праздник Самого Долгого Дня, когда Мать Лада сменяет Лелю в земных заботах, а Солнце заново правит свадьбу с верной подругой и умывается, готовя себя для любимой. Вот почему этот праздник еще называют Купальским.
Так доныне сменяются в году времена. Гремят Перуновы грозы, сияет золотом многоплодная осень, распевает метельные песни зима. Только теперешние зимы очень мало похожи на ту, великую, что едва не выморила Людей. Стоит появиться в Небе Даждьбогу, и пышные шубы сугробов переливаются на все лады, отделанные серебром и зернами хрусталя. Красива зима и приносит с собой не только печаль. Говорят, с наступлением Нового Года, когда Солнце поворачивает на лето, все грехи прощаются Людям, уходят вместе с минувшим годом, вместе со старым Огнем. И если когда-нибудь Люди оставят злобу и жадность, заткнут уши перед нашептываниями темных Богов и их посланцев — зима не наступит, а Чернобог и Морана навек перестанут скрестись в Железных Горах, в заклепанной крысиной норе. Наверное, Солнце тогда станет ярче, а Перун снимет с секиры и выбросит стальное лезвие, способное убивать: больше не пригодится!
…А что же Кий со своею доброй кузнечихой? Он не просил для себя никаких наград у Бога Грозы, не просил и жизни подольше, но до сих пор никто не слыхал, чтобы он умер. Наверное, так и живет на священной Русской Земле, кует своим молотом что-нибудь Людям на славу и на добро. У такого, как он, всегда найдутся дела, такому даже и бессмертие не наскучит.
