Стефан попытался замотать головой из стороны в стороны, отгоняя назойливые видения, в которых, в принципе, не было ничего преступного и ужасного: так, ерунда, но можно было всего этого избежать, если бы нечаянно представилась вторая попытка пережить содеянное.
Над землей бушуют травы, облака плывут кудрявы.
И одно — вот то, что справа — это я.
Это я, и нам не надо славы.
Мне и тем, плывущим рядом.
Нам бы жить — и вся награда,
Но нельзя[45].
— Как тебя звать? — вдруг из ниоткуда раздался голос, и звук его внезапно принес облегчение: тяжесть отступила, картины перекрылись одна другой и вовсе потерялись. Боль в груди куда-то делась, зато вновь зазвучал в голове унылый колокольный звон.
— Стефан, — ответил он и, вдруг, увидел, что вокруг совсем не ночь, холод и сырость куда-то делись, всякие тревожные шумы заглохли.
Он предположил, что это так разросся тот маленький лучик света, который брезжил где-то в полнейшей мгле. И это значит, что все, алес? Жизнь прошла, как сон пустой. Вообще-то, не пустой и не сон вовсе. Только совесть, измученная минувшими видениями, слегка подвывала, но все тише и тише.
— Что — стыдно? — спросил кто-то очень участливо.
Стефан моргнул и увидел рядом очень высокого статного человека с огненно-рыжей бородой и такими же волосами, заплетенными в косицы, пребывающие в несколько беспорядочном состоянии.
— Еще как, — согласился Дюк и решил про себя, что действительно — ему пришел каюк.
— Ну, ты это брось, — так же доверительно возразил гигант. — Мало ли какие обстоятельства в жизни имеют место.
Стефан обратил внимание на то, что жизнь упоминается не в прошедшем времени, а так, в более-менее настоящем. Вслух, однако, ничего говорить не стал.
— Вот уж не ожидал, что с родичем когда-нибудь увижусь, — сказал великан и коротко и радостно хохотнул.
Ну, родич — так родич, ему виднее. Вообще-то все люди — родичи, так или иначе.
Последнюю мысль хунгар озвучил вслух.
— А вот тут ты неправ, — добродушно возразил рыжебородый. — Все люди — разные. Лишь близкие по духу объединены в народы, но народов много — и они между собой никогда не найдут точек соприкосновения. Разве, что терпеть друг друга научатся. Да и то не все.
Стефан огляделся по сторонам: свет везде, но глаза не слепит, при такой иллюминации спать решительно невозможно. Да, наверно, и не спят здесь никогда — ни к чему это. Мертвым сон не нужен, они и так в вечном небытии.
— Я уже представился, — сказал он. — Как мне к тебе обращаться, родич?
— Чего-то не припомню, чтоб ты называл свое имя, — проворчал гигант. — А я…
Он сделал паузу, потом улыбнулся каким-то своим мыслям и спросил:
— Знаешь, кто я?
Стефан удивился: кому же он называл свое имя? Впрочем, неважно. Если бы это был Господь, представляться бы не было смысла — Он и так все знает. На Зло этот человек тоже не похож. Близость Англии, огромный рост, горделивая осанка — только меча не хватает. Стоп. Может, Эскалибура? Дюку сделалось даже несколько волнительно от своего предположения.
— Король Артур? — спросил он и вопросительно поднял брови.
Великан рассмеялся, но отнюдь необидно.
— О, да, — кивнул он головой. — Тор из забытых героев самый поминаемый. Заслуженно, конечно, но незаслуженно позабытый. Я — Хольдер, друг и сподвижник Короля Артура. Тоже король, но не очень. Мои соплеменники иначе меня звали — вождем. Как Аттилу.
— Простите, ваше величество, — сконфузился Дюк. — Я Дюк Стефан, хунгарский рыцарь.
— Ну, вот, я и говорю, что родич, — довольно произнес Хольдер. — Из готов, стало быть? Ладно, не отвечай, по глазам видно, что свой. А с чего ты решил, что я — это он?
— Так, хотелось бы, чтоб довелось после смерти встретиться с человеком, которым я при жизни столь интересовался, — пожал плечами Стефан.
— После смерти — может и доведется, — тоже пожал плечами Хольдер.
Стефан снова огляделся вокруг, будто надеясь, что вот сейчас он увидит какой-нибудь знакомый пейзаж, женщин, манящих и ласковых, родные просторы и, конечно, Папу Римского. Напрасно: главного попа здесь не было, впрочем, как и просторов. Нет, вообще-то, просторы-то как раз и были, причем самые просторные из тех, что довелось видеть. И лучезарные, и светлые, вот только — не родные. А самое главное — женщин не было, вот ведь незадача.
Задавать вопросы, конечно, было можно. Вот только несуразность их могла подразумевать подобные же и ответы. Например, где я? Где-где — в Караганде. Что это за место? Место, как место — тихое, светлое, покойное, да, к тому же, без названия. Можно, конечно, окрестить Землей Франца-Иосифа, или горой Джомолунгма, он же Эверест — а толку-то? Как я сюда попал? Сие науке и иной отрасли познания неизвестно. Вот и закончились вопросы.
Хотя, нет:
— А каков был Король Артур?
— Знаешь, чем люди отличаются от Человека? — отреагировал Хольдер и сразу же ответил сам себе. — Человек знает имя Господа, его слова и молитвы приходят прямо к Нему. Вот таков был Артур. Да ты когда-нибудь и сам все это поймешь.
«Конечно, пойму», — подумал Стефан. Уже сейчас, будучи собеседником неизвестного ему Хольдера, он оказался обладателем странной информации, которая, вроде бы, раньше была решительно неизвестна. Ни ему, ни людям — никому.
Сами рутены именовали себя иначе, помня о своей далекой родине. Но так уж устроен этот мир, что иногда народы куда-то уходят по причине, известной только им самим. Так случилось с легендарной чудью белоглазой, ушедшей, говорят, под землю. Что там, под землей, медом намазано? А была чудь сильна своим единством, жила у Чудского озера и хоть бы ей хны. И Китеж у нее был. Но повлекли ее «кротовые норы», как издревле величали подземные ходы, по ним, говорят в любое место Земли попасть запросто можно.
Не просто так, разумеется — а надо сносить некоторое количество «железных сапог», это обувка такая специальная, лишь в ней-то и можно передвигаться по этим тоннелям к светлому своему будущему. Делают сапоги, конечно же, кузнецы, которым слово заветное, заклинающее железо, еще старый мудрый Вяйнямёйнен сказал. Те по знакомству, либо по родству передают преемникам: железо разное бывает, к железу свой подход нужен, как и к женщине. Ибо появилось оно в мире благодаря трем девам, дочерям Творца Укко, шли они по облакам, а груди их полны молока, причем разного цвета — черного, белого и красного — которое и пролилось на землю. Такие девы, стало быть, были, привнесшие извне металл на Землю, вскормившие своим молоком почву, в основном, конечно, болотистую — там всегда кузнецы руду добывали, да все разную:
