А потом, без тени сомнения, позвала его вновь:
«Евтихий».
Ключ к человеку — его имя. Евтихий снова улыбнулся и открыл глаза. Он больше не боялся. Он опять стал Деянириным — то есть собой.
— …Мы могли бы принести и десять блюд, но не в наших правилах нести десять блюд, когда можно принести три. И мы могли бы принести и двадцать три различных блюда, но не в наших правилах нести двадцать три различных блюда, когда мы можем принести три, — вещал Дробитель.
Суть третьего и последнего испытания заключалась в том, что пленники должны были выбрать и съесть одно из трех блюд гномской кухни. Пробовать запрещалось, нюхать тоже. Для того, чтобы пленники не нарушили запрет и все-таки не понюхали, им обвязали носы тряпочками, пропитанными каким-то пахучим раствором.
Фихан протянул руку к одной из плошек, помедлил, затем взял вторую и медленно начал есть. Евтихий схватил ту, от которой отказался Фихан; что до Геврон, то она просто забрала оставшееся.
Как ни странно, еда оказалась сытной и вкусной. Никаких каверз, вроде запеченных червей, глиняных пирожков пли соломы в супе не наблюдалось. Несколько неприглядный вид придавало пище то обстоятельство, что она вся была мелко нарезана или даже перемолота: крупа, мясо, какие-то коренья, приправы, так что на блюдах лежала кашица неопределенного цвета.
Когда пленники насытились и отставили пустые блюда, им позволили снять с носов повязки.
Наступал кульминационный момент всего разбирательства — оглашение результатов экспертизы. Торжественность была немного умалена тем, что кхачковяр так и не явился; но Дробитель с успехом заменял его. По правде говоря, никто из ныне живущих не умеет так громко и важно изрекать фразы, вроде: «Испытуемые провалились!» Или: «Глупость испытуемых вопиет!» Или даже: «Поскольку мы не мучаем бессловесных, ящерица не будет накормлена испытуемыми!»
— …кроме Геврон! — Дробитель простер руку, указуя на женщину. Он не счел возможным просто тыкать пальцем в существо, наделенное несомненным интеллектом, как поступал по отношению к ее безмозглым сотоварищам. — Эта девица обладает разумом. К ней могут быть применены пытки по всем нашим законам!
Гномы заревели, затопали ногами и забили в ладоши. Некоторые хлопали по голове себя или соседа, и возле десятка плешивцев возникла настоящая суматоха — каждому хотелось дотянуться до звонкой лысины и хотя бы раз приложиться ладонью.
Перекрывая гвалт, Дробитель продолжал:
— Итак, Геврон, ты признана дееспособной и интеллектуально полноценной. Ты получаешь право ходатайствовать о предоставлении тебе гномского гражданства. Желаешь ты этого?
— Да! — закричала Геврон. — Да, желаю! Желаю! Миленький!
Она бросилась к Дробителю и обхватила его за шею.
— И я могу жить здесь? Не возвращаться в деревню? Не быть стряпухой? Не прислуживать старому пню?
— Ни один пень не будет обслужен тобой, — важно произнес Дробитель.
Геврон метнула на Евтихия с Фиханом ликующий взгляд, а Евтихий вдруг снова увидел то, что пригрезилось ему сразу после выхода из тоннеля: комнатку с низким каменным потолком, стол с едой, постаревшую Геврон и их с Фиханом, у нее в гостях. И снова ощущение покоя, счастья, а главное — правильности всего происходящего — охватило Евтихия.
Он больше не испытывал страха.
Общие восторги по поводу решения Геврон, особы, наделенной недюжинным умом и прочими достоинствами, долго не могли еще улечься. Но в конце концов Дробитель поднял сжатую в кулак руку, приказывая согражданам угомониться и выслушать последнюю часть приговора.
— Испытание едой было последним. Как вы могли убедиться, оно не таило в себе никакого подвоха, потому что мы, гномы, никогда не шутим с едой. Нам это не свойственно. Это фундаментальный обычай нашего народа. Кто подсыплет железную стружку в кашу собрата — да будет казнен. Единственный случай применения смертной казни. И он ни разу не был применен.
— Она, — сказал Фихан. И пояснил: — Смертная казнь.
— Он, — возразил Дробитель, сердито хмурясь в сторону Фихана. — Случай.
В Фихана полетели рукавицы, пуговицы и пряжки.
— Эй, ты! Безмозглый! Заткнись!
Фихан получил пуговицей в глаз, охнул и замолчал, приложив ладонь к веку.
— Испытание едой показало вас во всей красе и поставило точку в наших наблюдениях за вами! — сказал Дробитель. (Пуговицы и рукавицы все еще летели в Фихана, а заодно перепадало и Евтихию). — Воображающий себя умником эльф выбирал — хотя любой выбор был равноценен. Завистник и дурак человек-мужчина схватил то, что отверг эльф. И только женщина спокойно дождалась, пока ей не оставят выбора, и тем самым сохранила свой душевный мир. Поэтому Геврон получает гражданство и становится полноправной гномкой, к которой — если она подсыплет железную стружку в кашу соседа — будет применена смертная казнь. А вы двое признаны бессловесными и потому ваша судьба нас больше не интересует.
Фихан и Евтихий медлили, не зная, как им теперь поступать. Гномы вообще перестали обращать на них внимание. Они толпились возле Геврон, что-то наперебой ей рассказывали, а она смеялась и охотно хлопала их по плечам. Наконец Фихан сказал своему другу:
— По-моему, если мы сейчас уйдем, никто не заметит.
Так они и поступили. И даже не простились с Геврон.
Евтихий остановился у высохшего русла реки Маргэн. Когда-то, давным-давно, во времена великой вражды Таваци и Гампилов, Маргэн протекала под самыми стенами города и несколько месяцев в году была судоходной. По этой реке приплывали в город торговые суда, а иногда случались пиратские набеги.
Теперь от былого великолепия остался лишь широкий овраг, на дне которого росли кусты. Город виден был отсюда, как игрушечка: башенки, лесенки, зубчики стены. У Евтихия перехватило горло. Он сел на край оврага, чтобы перевести дыхание и вообще успокоиться. Хотя, наверное, следовало бы, напротив, поволноваться всласть и получить удовольствие от сильного чувства. Просто он к такому еще не привык.
Впервые в жизни Евтихий возвращался куда-то, где его ждали. Родная деревня — не в счет; ее он никогда не покидал на достаточно долгий срок, чтобы там успели по нему соскучиться. Да и кто бы? Родители? Они не были склонны к эмоциям. Что такого, если сын отсутствует пару дней? Когда Евтихий возвращался в родительский дом — с сенокоса или с рыбалки — отец только кивал ему, а мать буднично звала пообедать. Евтихий и сам не воспринимал эти отлучки как нечто существенное, такое, на что следовало бы обратить внимание.
А вот в Гоэбихоне живет женщина, которая при виде него вся вспыхнет от радости. «Евтихий!» — скажет она, и собственное имя покажется ему ключом к прекрасному миру, где полным-полно сундуков, и каждый набит счастьем доверху и с горкой.
