Из кротовины торчал монашеский клобук.
* * *
Казнили паломника со знанием дела – скрытно, не утруждая себя, да по-христиански милосердно. Зарытого тут не видать ни с речного пути, ни с проезжего. И копать легко, берег ниже круто опускается, значит, песок сухой на глубину тела. Наконец, в мокром песке умирать холодно и больно, а в сухом – грустно и одиноко.
Илья откинул клобук, обнажив голову казненного. Сквозь желтые слипшиеся кудри на витязя уставился острый ярко-голубой глаз.
– Чё те надо, дан? – хрипло спросила голова.
– Я не дан, я урманин, – поправил Илья. – Наш урманин.
Он осторожно убрал волосы с лица паломника. Лицо оказалось молодое, красивое, уже заметно осунувшееся.
– И чё те надо, урманин?
Илья молча протянул руку, Микола вложил в нее мех с водой. Голова немного покочевряжилась, но когда ей смочили губы, принялась жадно пить.
– Давно обосновался? – спросил Илья, забирая мех.
– С утреца. Спаси тебя Господь за участие, путник. И прощай.
– Ты из тех, которых Денис вел? – Илья будто не расслышал прощания.
– Ну, – хмуро ответила голова.
– За что зарыли-то?
Голова молчала.
– Второй раз спрашивать не буду.
Голова прикрыла глаза.
Илья с тяжелым вздохом зажал голове двумя пальцами нос. Подождал чуток и запечатал ладонью рот. Голова принялась мычать и дергаться, кротовина заходила ходуном.
Когда Илья отнял руки, голова некоторое время богохульно ругалась и далеко плевалась. Потом утихла, сверля храбра ненавидящим взглядом. На высоком лбу выступил обильный пот – выходила с бессильной злобой драгоценная влага.
– Еще разок? – ласково предложил храбр, утираясь рукавом. – Микола, дай-ка и мне водички.
– За покражу зарыли, – буркнула голова.
– Ну, видишь, как все просто. И чего скрал?
– Да пошел ты. Мне говорить тяжело.
– Знаю.
– Откуда тебе знать…
– Меня тоже зарыли однажды, – сказал Илья просто. – И не в песочек, а в самую что ни на есть сыру землю.
– Ну?.. – Голова уставилась на Илью с любопытством. Как на собрата по несчастью. – А ты?..
– Мне плохо связали руки. Так чего ты скрал, молодец?
– Ничего! – выпалила голова.
– Это как понимать?
– Ничего я не крал! Да я… Да мне… Тьфу!
Голова затряслась. Она бы, пожалуй, заплакала, да слишком была суха.
– А что сказали, будто скрал? – терпеливо спросил Илья.
– Чарку серебряную… Нашли в моей суме. Из княжего терема чарку! – сообщила голова с отчаянной предсмертной гордостью.
– Чего-о?!
– Ух, здоровы врать некоторые, – заметил Микола.
– Вас угощал князь?! На меня смотри! Вас угощал… великий князь?! – поправился Илья. Для него, как для всей старшей киевской дружины, всегда был просто князь – и остальные князья. В разговоре с чужаками приходилось уточнять, о ком речь.
Да, разумеется, великий князь приглашал к себе в терем паломников и беседовал с ними подолгу. Но те шли в Киев обратным ходом, от святых мест, а не к ним.
– Не угощал нас великий князь… – ответила голова устало. – Болеет князь, не выходит. Воевода угощал, Добрыня. Все, отстань. Не могу больше.
Илья поднялся с корточек и прошелся вокруг головы, разминая ноги.
– Имя! – вдруг рявкнул он.
– Касьян… Михайлович…
– Как звали твоего деда? До крещения? Хотя ты можешь и не знать…
– Я?! Не знаю?! А кто спрашивает?! – взъярилась из последних сил голова.
– Илья Урманин, щ-щ-щенок!!! – не выдержал Микола. – Ослеп?!
– Тихо, племяш, – мягко сказал Илья. – Тихо.
Он снова присел – так, чтобы голова его видела.
– Спрашивает Ульф, сын Торвальда Урманина, сына Эрлинга из Стикластадира.
– Деда до крещения звали Хакон из Ладоги, – сдалась голова.
– Хакон Злой?
– Хакон Маленький!
– Ясно. – Илья поднялся. – Микола, давай, откапывай этого… Касьяна Михайловича.
– А если меня за дело зарыли? – полюбопытствовала голова.
– А не заткнуть ли тебе хайло, Касьян Михайлович? – спросил Микола, лениво спускаясь наземь и высматривая, где привязать коней. – Хотя бы временно.
* * *
Первым делом ловец Касьян пополз к воде, прямо со связанными руками, но его оттащили в тень, распутали, напоили, положили на лоб мокрую тряпицу и приказали отдыхать.
– Спустимся, что ли, до реки, дядя, – сурово потребовал Микола. – Заодно умоемся.
– Ишь ты, – удивился Илья, но направился за парубком.
Днепр был широк и тих, век не налюбуешься.
– Эх, красота, – сказал Илья, и так вдохнул, что едва не затрещала рубаха. – Ну, чего ты, племяш? Я знал его деда. И отца тоже встречал. Этот… Касьян Михайлович ограбить способен, но втихаря стащить чужое – никогда. У купцов закон суровый, мало закопали, могли и за ноги повесить.
– Да нужен мне твой… Касьян Михайлович, провались он. Лучше объясни, чего мне не рассказывал, как тебя зарыли? Кто зарыл? Когда? Почему?
Илья усмехнулся и хлопнул Миколу по плечу так, что из-под сапог парубка взметнулся песок. Микола поморщился.
– Я соврал, племяш. Надо было разговорить ловца. И я просто соврал.
– Просто соврал? – Микола сразу развеселился. – А я уж думал…
– Я ничего от тебя не таю, – сказал Илья твердо.
– Ладно, – Микола присел на краю воды, умыл руки, плеснул в лицо. – Как мы теперь?
– Посадишь ловца к себе – и быстро в Киев. Спросим Добрыню, что все это значит.
– А воевода скажет? Он же тайно новгородцев послал.
– Тайно не тайно, а если они на второй день пути закопали старшего, значит, где-то измена, и ничего из затеи не выйдет.
– Этот – был у них старший? – Микола мотнул головой в сторону Касьяна, лежащего пластом под кустами.
– Ага. И не спрашивай, как я узнал.
– Да ты унюхал.
– Именно, племяш. Именно.
Микола встал и крепко ухватил Илью за рукав.
– Я тебе верю, дядя, – шепнул он. – Что бы ты ни говорил. Раньше верил и теперь верю. Понимаешь?
– Тогда… Постараюсь больше при тебе не врать.
Жеребец парубка не сильно обрадовался, когда на него взгромоздили двойную ношу, однако потянул ее резво. Касьян вроде бы покорился судьбе, но Микола затылком чувствовал, как внимательно ловец рассматривает Илью. Похоже, новгородец признал Урманина и теперь рад был рассказать витязю подробно, что приключилось. Только ловца никто ни о чем не спрашивал.
Шли быстрой рысью, Илья не мог больше спать в седле. Но храбр и так заметно оживился. Он хотел, несмотря на задержку, успеть в Киев к вечеру, лишь бы кони сдюжили. И был готов, если понадобится, вытащить Добрыню из постели. Несколько раз Илья оглядывался на Касьяна – как тот держится, не пришлось бы ловца привязать к коню, – но новгородец оказался крепкий.
