Часть сказанного я понял и сам; Ворон успел немного научить меня этому языку. Монах сказал что-то такое насчет страшной бури, надвигающейся с севера. Увидев, что этот раунд мне никак не выиграть, я послал их обоих к черту, добавив еще несколько словечек, которые могли бы сильно расстроить мою маму, ковыряющуюся в картофельных грядках. После чего отправился к лошадям, чтобы пожаловаться им на все свои невзгоды. Лошади мне посочувствовали.
Ворон собрал все необходимое, и мы тронулись дальше. Я спрашивал себя, сколько нам осталось до края света. Мы уже забрались так далеко, что и представить невозможно.
Мы почти не разговаривали. Не потому, что я злился. Я давно уже стал фаталистом. Мне казалось, Ворон размышляет над тем, что сказал монах. Он и не заметил, что я понял ту часть беседы. С севера надвигается страшная буря.
На наречии Самоцветных городов слово «страшный» имело с полдюжины значений. «Дьявольский» в том числе.
Когда мы добрались до края леса, почти совсем стемнело.
– Дальше придется идти пешком, – сказал Ворон. – Настоятель говорил, что дорога через лес хорошая, но в темноте нам все равно придется нелегко.
Я что-то проворчал в ответ. На лес мне было наплевать. Меня удивили странные холмы на той стороне. Никогда не видел ничего похожего. Со всех сторон окруженные степью, поросшие рыжевато-коричневой сухой травой, своими гладкими очертаниями они напоминали горбы гигантских животных. Которые задремали, подобрав под себя ноги и спрятав голову так, что ее было не разглядеть.
Они были очень сухие, эти холмы. Уже не хватало света, чтобы разглядеть их как следует, но перед тем, как совсем стемнело, я успел заметить на торбах несколько выжженных проплешин.
Лес тоже весь иссох. Деревья, по большей части, напоминали неряшливый грязноватый дубняк с ломкими остроконечными, как у падуба, листьями синевато-серого цвета. Не то что северные дубы, с их темно-зеленой сочной листвой.
Через лес протекало жалкое подобие ручейка. Мы умылись сами, окатили водой лошадей, слегка перекусили. Я слишком устал, чтобы тратить остатки сил на разговоры, сказал только:
– Не думаю, что выдержу еще пятнадцать миль. Вдобавок в гору.
Спустя полминуты он удивил меня, ответив:
– Я тоже не уверен, что выдержу. Выше головы не прыгнешь.
– Опять бедро беспокоит?
– Да.
– Надо бы на него взглянуть.
– Костоправ продырявил мне ногу, пусть он ее и лечит. Поехали, пока хоть какие-то силы есть.
Мы одолели еще около шести миль. Последние две – вверх по склону поросшего сухой травой холма. Потом, не сговариваясь, в изнеможении одновременно остановились.
– Придется передохнуть часок, прежде чем двигать дальше, – сказал Ворон.
Упрямая скотина.
Мы не пробыли там и пяти минут, как я снова заметил признаки той дьявольской бури на севере.
– Ворон, – позвал я.
Он взглянул туда. Ничего не сказал. Только вздохнул и стал вместе со мной считать молнии.
В звездном небе по-прежнему не было ни единого облачка.
Осторожно поднявшись на перевал, Жабодав, на спине которого восседал Плетеный, остановился. Его колотила дрожь.
Существование этого места они впервые ощутили за много миль отсюда. С тех пор сила его ауры непрерывно нарастала. Нарастало и вызываемое ею раздражение. Они были порождениями тьмы, а здесь находилась крепость их врага, цитадель света. Таких мест оставалось совсем немного.
Их следовало отыскать и стереть с лица земли.
– Незнакомая магия, – прошептал Плетеный. – Мне это не нравится.
Он окинул взглядом северную часть неба. Посланцев дерева-бога не было видно, но они находились где-то там. Неуютно чувствовать себя зажатыми между ними и этим местом.
– Нам лучше сделать дело побыстрей, – сказал Плетеный.
Жабодав вовсе не хотел связываться ни с каким делом. Будь у него выбор, он обошел бы это место стороной.
Собственно, выбор у него был. Правда, небогатый. Он мог просто удрать однажды, отказавшись повиноваться Плетеному. Но эту возможность следовало держать про запас. А пока он подчинялся требованиям своего господина, иногда рациональным, а чаще – идиотским или вовсе лишенным всякого смысла. Подчинялся, выжидая благоприятного случая.
В их армии сейчас насчитывалось две тысячи человек. Когда командиры остановились на перевале, люди буквально с ног валились от изнеможения. Двое, по приказу Плетеного, помогли ему спешиться.
Все солдаты, без исключения, теперь были богачами. Их мешки трещали по швам, набитые до отказа редкостными сокровищами, награбленными в захваченных городах или перешедшими по наследству от убитых соратников. Редко кто задерживался в этой армии дольше двух месяцев. Среди двух тысяч оставалась едва ли сотня таких, кто пересек море вместе с Хромым. Не успевшие дезертировать вовремя, вряд ли могли рассчитывать на долгую жизнь.
Плетеный наклонился к уху Жабодава.
– Мразь, – прошептал он. – Подонки. Все, до единого.
Что верно, то верно. Те, в ком была хоть искра смелости или порядочности, дезертировали очень быстро.
Плетеный опять взглянул на небо. Намек на улыбку тронул его изуродованные губы.
– Вперед! – прошептал он.
Солдаты постанывали и ворчали, снова взяв оружие, но подчинились приказу. Плетеный пристально смотрел на монастырь. Храм каким-то образом подтачивал его уверенность в себе, хотя никаких конкретных причин для этого не было.
– Ступай! – потрепал он по загривку Жабодава. – Разнюхай что к чему.
Затем он собрал уцелевших колдунов из далеких северных лесов. Последнее время от стариков было не много пользы, но теперь нашлось дело и для них.
Все произошло внезапно. Только что стояла тихая ночь, лишь стрекотали кузнечики, да солдаты беспокойно шевелились, нервничая перед предстоящим штурмом. И вдруг весь воздух заполнился атакующими мантами. Они налетели небольшими группами, со всех направлений сразу, но на этот раз не молнии стали их главным оружием.
Первые манты, пронесшиеся словно призраки, сбросили вниз мясистые предметы, похожие на сардельки четырехфутовой длины. Повсюду вспыхнули маслянистые языки пламени. Удар был нанесен точно. Жабодав бешено взвыл, оказавшись в кольце огня. Солдаты истошно кричали. Лошади ржали и вставали на дыбы. Загорелись фургоны с грузом.
Плетеный тоже вопил бы от бешенства, если б мог. Но на вопли не было времени. Он только что начал готовить своим врагам западню. Но именно тогда, когда он полностью сконцентрировался на этом, его застигли врасплох.
Пламя охватило его тело. Теперь он больше не мог думать ни о чем другом.
Он очень серьезно пострадал, прежде чем успел укрыться в коконе защитных заклинаний. Его обуглившееся, переломанное тело распростерлось на земле. Боль была ужасной, но еще ужасней была бушевавшая в нем ярость.
