Антон Карелин - Книга Холмов

— Помогите… мне… — выдавил Винсент.

Алейна сделала резкий вдох, утерла лицо.

— Милосердная Матерь, — зашептала она, все еще плача, — помоги хозяину мглы, придай силы рукам его, воли помыслам его, чистоты разуму, чтобы он совершил даже невозможное, во спасение твоих детей.

Тихий свет родился в ее ладонях, Винсент судорожно дышал, отражая удар за ударом, волну за волной, жилы вздулись на багровом лбу; Алейна обняла ладонями его щеки, свет озарил мага, мокрого от натуги, смешался со колышущимся ореолом теней вокруг него, и мгла не отпрянула от света, а приняла его в себя.

Причудливые завитки плыли по дрожащему нутру броневагона, расплетались мимо Лисов узором из солнечного дыма, таяли в тишине. Свет впитался в голову мага, и того словно отпустило — он выдохнул с огромным облегчением, закрыл глаза, мгла потекла к нему быстрее, сильнее, темнея и сгущаясь на ходу. Она вплывала в мага и выносилась из его рук и головы скрученными колоннами, укреплявшими стены и потолок теневагона.

— Спасибо… — прошептал Винсент, — Спасибо…

— Слава Хальде, — тихонько улыбнулась Алейна сквозь слезы.

За бортом броневагона царило нечто невообразимое.

Лисы прижались друг к другу спинами и с ужасом наблюдали. Мглистые стены светлели прорехами, да и тень не материя, присмотрись — и увидишь сквозь нее, особенно когда слабый свет озарил стены изнутри.

Искаженные деформацией морды, копыта, рога, клыки, носы, языки, выпученные глаза. Животная масса билась о сдерживающие стены, сумрак ходил ходуном, серая материя пульсировала, волны тонкой дымки плескались в воздухе. Все было в движении, все взаимосвязано, вибрации передавались волнами, мир танцевал, искаженный судорожной дрожью.

Лисы знали, что будет, если они прорвутся сюда. Вал мглы не причинит серьезного вреда материальным телам. Как приливная волна, разбившись о стоящих, отхлынет обратно, чтобы нахлынуть снова. Но столь мощная волна раскидает их в стороны, разорвет связь с Винсентом, а оторванные быстро всплывут из мира теней на поверхность, и окажутся в уже в настоящих — беснующихся жерновах.

— Смотрите!

Ричард указывал наверх.

В сером небе беспорядочно кружились тысячи птиц. Они вились над последней защитой Лисов, ждали момента, когда стены броневагона падут, чтобы рухнуть небом на обреченные головы. Но теперь… Прямо в центре птицеворота возникла гигантская крылатая тень.

Она брезжила в вихрях сумрака зловещей белизной. Разводя крылья, птица словно смиряла движение вокруг — ровными волнами от нее расходился порядок, птицы выстраивались в единое полотно, зависая с распахнутыми крыльями. Сумрак разгладился, поддавшись эманации, идущей от нее, дымные вихри смело разошедшейся волной силы.

Это завораживало, огромный распахнутый силуэт — и расходящиеся от него ровные армады зависших в воздухе птиц. Словно замедленный момент, пойманный сачком времени.

— Хранитель, — прошептал Кел. — Наконец-то она пришла.

— Мы… можем возвращаться? — спросил слабеющий Винсент.

— Нет!! — в один голос воскликнули остальные трое.

Взгляд серого мага был одновременно дико усталый и непонимающий.

— Неизвестно, — прошептала Алейна, глядя на огромную белую сову, вокруг которой круг за кругом упорядочивалось пространство, — кто страшнее.

Анна очнулась от грохота, который перекатывался вокруг, и у нее в желудке тоже. Было жарко и темно, мелкие вещи подпрыгивали от тряски и стучали по полу, стены скрипели, сотни ударов — слабых, сильных и пугающе-сильных — сыпались на броневагон со всех сторон.

— Что… такое? — выдавило пересохшее горло.

— Хана.

Дмитриус стоял рядом с Анной, но даже так, она едва слышала, что говорит Стальной.

— Что?..

— Низверг поднял толпы зверей. Они как бешеные к нам рвутся.

— Зачем?.. — спросонья и почти без сил, Анна соображала исключительно плохо.

— На рога насадить. Копытами растоптать. Разорвать в клочья, — обстоятельно отвечал Стальной. Усмехаться он не мог, так как не обладал легкими, которые для этого жизненно необходимы. Но научился имитировать хмыканье голосом, поэтому в конце добавил:

— Гым-гым.

— Разве они могут… пробить окованный сруб? С железной-то рамой?

Пол содрогнулся, кто-то крупный, кабан или может лось, врезался в стену, насадив себя на шипы. Судя по истошному визгу, кабан.

— Обычные звери не могут. Холмовые выростки — могут.

Анна вспомнила огромного лося в тумане, который перешагнул Повитуху у них на глазах. Речушка небольшая, да и шагнул он в самом узком месте, всего-то метра три. Один шаг, три метра. Сначала из густого белого марева выдвинулось, царственно выплыло дерево, голое, с короткими толстыми ветвями, только это было не дерево, а его рога. Шкура как кора вековых деревьев. Древонос, нарекли его холмичи.

Анна вспомнила, как в жаркий полдень наткнулась на громадного черного медведя, покрытого длинными иглами, словно дикобраз. Он был сытый и сонный, вывернул самый большой куст черевицы и лениво лизал белый корень. Обычного зверя пара капель утянут в беспробудный сон, за которым придет коварная смерть: алые нити вплетутся в тело несчастного и вытянут из него всю кровь. А этот гигант лизал белый корень и жмурился, довольный. Увидев Анну, застывшую на месте от изумления и страха, он даже не шевельнулся, только издал фырчащий рев, в котором звучало: «Смотри, как мне хорошо!» Позже Анна узнала, что этот выросток страшен, он часто бывает в ярости — или в веселье — и в обоих случаях не щадит никого, кто попадется под руки. Лисам повезло застать его в ленивом настроении, единственном, когда он безопасен. Дикоброзд, звали его.

Много странных существ, порой единственных в своем роде, одиноких гигантов, появлялись на свет и обитали в пронизанных тысячелетней магией Холмах. И кто знает, сколько выростков, одержимые Зовом, пробивались сейчас к стенам броневагона, чтобы сокрушить их.

— Они друг другу сильно мешают, — проронил Стальной, прислушиваясь к грохоту, визгу, рычанию, ударам и прочей вакханалии, творящейся вокруг.

Ходячий доспех видел плохо и недалеко, зато звук чувствовал на сотню метров во все стороны и, если постарается, мог услышать каждый отдельный звук. Вибрации стали его картиной мира, и слух Дмитриуса частенько оказывался прозорливее глаз остальных.

— Так что мы не сразу скопытимся. Сначала слабые помрут. Побьют себя о кромсатели и серпы, потопчут друг друга. Вот тогда сильные, кто останется, без помех за нас примутся. Еще не меньше полпальца ждать. Если сруб выдержит.