Конечно, Девлин был прав в своей оценке людей. Их первоначальный энтузиазм быстро угас и когда налоги повысили, чтобы было чем платить армии, многие почувствовали себя неуютно. Напрасно Девлин рассылал по городу своих людей, объяснявших налогоплательщикам, что он заботится исключительно об их безопасности. «Как бы не так, скорее о наших деньгах!» — таким был обычно ответ горожан. Девлин, однако, был достаточно умен, и обучил своих солдат до того, как поднял налоги. Кроме того, он нанял людей, которым вменялось смешиваться с толпой и выяснять, где таятся наиболее опасные противники. Таких устраняли (обычно поздней ночью) сначала их бросали в дворцовые темницы, а когда они переполнились, Девлин занял дом с толстыми стенами прямо в городе, и держал их запертыми там. Аресты проводились с безжалостной эффективностью и полнейшим пренебрежением к обычному крючкотворству правосудия. До суда дело не дошло ни разу.
А спустя три месяца после того, как Девлин захватил власть, во дворец стали поступать первые вести о таинственно умирающих в городе животных. Единственными подверженными болезни оказались кошки и собаки, но иногда их находили издохшими прямо на улицах — обычно утром, порой даже днем или вечерами. Их тела всегда были окоченевшими, а зубы — судорожно сжатыми, словно они умирали в ужасной муке. Когда эта болезнь достигла и дворца, там забеспокоились. Кошки и собаки умирали с вызывающей тревогу скоростью, и эпидемия распространилась так быстро, что вскорости дворец полностью очистился от этих животных.
Поскольку для меня во дворце не было недоступных мест, отравить кошачьи кормушки было делом минуты. А во время моих частых отлучек в город ничего не стоило подкинуть отравленный кусочек какому-нибудь бродячему коту или собаке, а затем, когда яд сделает свое дело, подобрать приманку обратно. Я избавлялся от этих улик, когда проезжал по мосту. А потом преспокойно присоединялся к слугам и охране, сообщал свежие городские новости об очередной вспышке и рассуждал о возможных причинах этих странных смертей.
Однажды я судачил об этой тайне с чернобородым стражником, тем самым, который отрубил принцу голову за королевские одежды и корону.
— Странно — умирают только кошки и собаки, — удивленно заметил он.
— Молись богу, чтобы жертвой этой болезни не стали люди, — добавил я.
Но и люди стали жертвами.
Обычно я завтракал вместе со гвардейцами, у которых была собственная столовая, рядом с кухней. Одним прекрасным утром мы сидели там все вместе, когда чернобородый гвардеец — тот самый, с которым я говорил совсем недавно — вскочил, схватился за горло и застонал, словно от ужасной боли. Потом он упал на пол, и пока мы беспомощно стояли вокруг, он извивался, хрипел и наконец, умер прямо у нас на глазах. И сразу же после этого второй гвардеец, сидевший рядом тоже вскрикнул и схватился за горло чтобы умереть такой же смертью.
Вооруженный этими последними пренеприятнейшими новостями, я немедленно отправился в покои Девлина.
С трудом переводя дух, я рассказал ему о смерти двух моих товарищей, а затем объяснил, какая ужасная правда лежит за этими жуткими событиями.
— Я уже видел это раньше, сэр, Несколько лет назад, в моем родном городе. Все начиналось точно так же: издохшие и издыхающие кошки и собаки. А затем, неожиданно, непредсказуемо, эта болезнь ударила и по людям. Если мы не примем срочных мер, то все скоро будем мертвы.
— Но какие меры мы можем принять? — спросил он.
— В моем городе умерло много людей, — продолжал я, — но большинство было спасено… это жестокая мера, сэр.
— Да какая же, говори, какая же?
— Мы перебили всех собак и кошек. Они переносчики. Без них болезнь исчезнет сама собой.
— Это правда, Кучер?
— Мой отец, сэр, был жертвой этой болезни. У меня есть все основания не скрывать от вас правды.
Девлин задумался и пожал плечами.
— Кошки и собаки — невелика потеря. И у нас есть люди, которым поручить эту бойню. Ты сослужил нам добрую службу, Кучер. Если твой метод сработает, мы все будем у тебя в долгу.
— Но приказ нужно отдать быстро, сэр. Каждая минута промедления ставит нас во все большую опасность.
Он отдал приказ. В тот же день в город вышли солдаты с мечами наголо. Я лично присматривал за этим. Улицы города покраснели от крови кошек и собак. Кто-то плакал, кто-то возмущался этой бойней, кто-то про себя ворчал о скверных последствиях, но бойня продолжалась. На следующий день мы вышли снова, чтобы в живых не остался ни один пес, ни одна кошка. Солдаты выкопали две канавы, а я, крыса-кучер, смотрел за этим погребением с моей повозки, и даже вздохом не выдал своего торжества.
Умерли еще два гвардейца, а в городе были найдены трупы двух бродяг, окоченевшие, со стиснутыми зубами. Но после этого смертей больше не было. Прошел день, неделя, две недели.
Девлин отправил за мной.
— Теперь мы в безопасности? — спросил он.
— Когда была последняя смерть?
— Две недели назад.
— Тогда мы в безопасности, сэр. Но прикажите, чтобы в течение года в город не разрешалось привозить ни собак, ни кошек — чтобы окончательно убить болезнь.
Спасение города стало причиной для празднества, и когда Девлин сообщил горожанам об успехе принятых им мер, ему отдали должное. Даже те, что ворчал, когда поднимали налоги, даже те, кто оплакивал потерю своей собаки или кошки — все они были вынуждены признать, что он справился с этим кризисом достойно. Люди были благодарны Девлину, а Девлин был благодарен мне. Я не только подсказал ему способ спасения, я еще и помалкивал о моей роли советника, оставляя ему всю славу.
Все это время я усердно продолжал учиться на флейте, и уже играл не хуже Дженкинса. Порой он говорил, что я превзошел его мастерство, потому что он слышит в моих мелодиях привлекательность, в которой даже он не может со мной сравниться. Теперь я играл свои мелодии, и кое-какие из них, казалось, заставляли его почти что плакать, столь ясной была мелодия, и столь нежными — ее звуки.
— Ты настоящий мастер, — сказал он мне однажды вечером. — Теперь ты будешь приходить, чтобы учить меня, потому что, по правде говоря, я не смогу тебя научить больше.
Он был прав. Я делал с флейтой все, что хотел — она была уже не отдельным инструментом, а продолжением меня. Для меня настало время испытать свое мастерство — и я, не долго думая, тем же вечером, по пути во дворец, приложил флейту к губам и заиграл. Улицы были пустынны — как обычно в это время — и ноты странным эхом откликались от стен домов. Сначала это был единственный посторонний звук, но вскоре я стал различать и шорох и движение в тени. Играя, я оглядывался назад, и снова замечал движение — трудно различимое, но заметное. Я перестал играть и это движение остановилось, тени застыли. Я был удовлетворен испытанием.
