– Нет, старичок, тут я с тобой принципиально не согласен, – с грохотом поставив опустошённую стопку на стол, произнёс эгрегор на выдохе. Нагнал ладошкой воздуха в обожженный перцовкой рот, отдышался и повторил: – Категорически не согласен я с тобой, старичок. Чем это, скажи, доброта от ума хуже доброты от сердца?
– А я и не говорил, что она хуже. Я сказал, что это разные вещи. То – это то. А это – совсем другое.
Эгрегор нахмурил лоб, потеребил серебряное колечко в ухе, ни до чего не додумался и мотнул по-собачьи головой: ай, ладно, проехали. Затем прикурил новую сигарету, затянулся сильно, с остервенением и, выпустив дым, сказал с подначкой:
– Честно говоря, старичок, забавно слушать о доброте и о всяком таком от беспощадного убийцы.
Сотни раз из сотен уст слышал я за свою долгую-долгую жизнь это голословное и задевающее за живое обвинение. И в этот раз ответил на него так, как отвечал всякий раз прежде:
– Заруби себе, Кика на носу и запомни: золотой дракон – не убийца, золотой дракон – вершитель справедливости и ангел возмездия. Пусть запоздалой, но справедливости. Пусть тёмного, но возмездия. Ты о Списке Золотого Дракона или списке конченых грешников слышал когда-нибудь? Или мимо прошло?
– Ага-ага, – саркастически хохотнул эгрегор, а потом ещё и подмигнул заговорщики в сторону, как театральный актёр зрителям: мол, как же, как же, известны нам подобные высокопарные отговорки, но мы-то с вами, господа, правду знаем, мы-то в курсе. После чего, сделавшись вдруг предельно серьёзным и даже, как мне показалось, трезвым, упрекнул: – Живёшь столько лет в России, графа Толстого в подлиннике читал, а идеей непротивления так и не проникся. Странно это как-то. При заявленной-то доброте.
– Непротивление злу насилием, – сказал я без тени сомнения, – это идея, возведённая на ложных постулатах.
– Вот тебе и на! Ты что же это, старичок, всерьёз полагаешь ложным наставление "Подставь левую щёку, когда ударили по правой"? Ведь не дядя с улицы сказал.
Честертон как-то раз заметил, что говорить интересно только о Боге, а принято почему-то о футболе. Это он в точку. Потому-то и воспользовался я счастливой возможностью, ввязался в дискуссию и пошёл плести-выплетать словеса о наболевшем:
– Знаешь, Кика, когда верные слова, вырывают из контекста, они превращаются в чечевицу шутовской погремушку. Напомнить тебе, как было сказано в первоисточнике? Слушай, цитирую по памяти. Кто ударит тебя в правую щёку твою, обрати к нему и другую. Кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду. Кто принудил тебя идти с ним одно поприще, иди с ним два. Вот как там было на самом деле сказано. Ну и что, по-твоему, это имеет какое-то отношение к непротивлению злу и всепрощению? Вот уж извини-подвинься. На самом деле это суть ни что иное, как самый настоящий манифест сопротивления. Вдумайся, здесь же открытым текстом говорится о доведении до абсурда ситуации, когда тебя пытаются загнуть. Только сразу оговорюсь: упомянутый способ нейтрализации злобных выпадов издевательской уступчивостью, применим только по отношению к злодею, бытующему с тобой в одних нравственно-этических координатах. К тому исключительно, кто поймёт твоё утончённое издевательство. Поймёт и устыдиться. К извергу же, бытующему за рамками этих координат, применимы любые меры. Даже самые радикальные. И как сказано было: да не прольется никогда невинных кровь, а нечестивых кровь пусть хлынет рекой. Свои чёрные крылья трое расправят, и карающим станут божьим молотом мщенья. Аминь.
Обращая свои слова к эгрегору, произносил я свою пламенную речь прежде всего для себя. Считаю, нет ничего предосудительного в том, чтобы время от времени напоминать себе о главном. Впрочем, Кика тоже не остался равнодушным и честно попытался переварить сказанное, я это видел, только усилия его оказались напрасными. Обладая, как и все прочие газетные репортёры, умом живым, но не глубоким, он моей боли не понял. Нет, не проникся он моею болью, увы. Будь иначе, разве задал бы столь пустой, даже глупый вопрос:
– Значит, ты, старичок, за кровную месть про меж людей?
– Пьян, – вздохнул я разочарованно. – И пьян безнадёжно. Когда я такое сказал? Напомни.
– А разве, старичок, не вытекает?
– Нет… Мне кажется, что нет… Впрочем… Не знаю. Но в любом случае на том стою, что человек не должен убивать человека.
– Человек – нет, а дракон?
– Дракон? – Я пожал плечами. – А что "дракон"? Дракон не человек. А человек не дракон. Человек, убивая, перестаёт быть человеком, а дракон, перестаёт быть драконом, если не убивает. Так вот странно устроена жизнь. И всё. И хватит. Давай-ка, брат Кика, прекратим о высоком и неаппетитном. Я, между прочим, поужинать собирался.
– О чём разговор, – легко согласился с моим предложением эгрегор и вновь потянулся к бутылке.
Какое-то время каждый из нас занимался своим делом. Я ел, не запивая. Он пил, не закусывая. Минут через пятнадцать, прикончив ужин, я отставил тарелку и, преследуя интересы сугубо профессиональные, поинтересовался у заклевавшего носом эгрегора:
– Ну? Что нового слышно?
– А? Что? – встрепенулся Кика.
– Что нового, спрашиваю, слышно?
– Ничего не слышу, ничего не вижу, ничего никому не скажу. Мне уже плевать. И, вообще, меня уже практически нет.
– Да неужели? – усмехнулся я.
– Плевать, – повторил Кика твёрдо, но потом не выдержал и – супротив натуры не попрёшь – пошёл на попятную: – А что тебя конкретно-то, старичок, интересует?
Я замер на миг в притворном раздумье, а потом спросил:
– Ну, к примеру, про заполошного чужого из Тёмных никто ничего говорил?
– Про чужого – нет, не слышал, а что касательно, заполошного… Знаешь, нынче все Тёмные заполошные.
Тут я с ним согласился:
– Это да. Сегодня кондотьера видел…
– Белова? – уточнил Кика.
– Да нет, не Архипыча, а этого, который у них штатный. Нервный он какой-то, доложу я тебе.
– Говорю же, они все нынче нервные. Что, впрочем, согласись, и не удивительно ничуть. Вон как каденция-то затянулась. С тех пор, как Жан Калишер, не к ночи будет помянут, без вести пропал, считай, уже полгода прошло, а никто себя новым Претёмным так до сих пор и не объявил. В курсе, старичок, как у них смена власти происходит?
Конечно же, знал. Не велика тайна. В "царя горы" играют. Никаких тебе выборов, никаких демократических закидонов и никаких компромиссов. Всё по-честному, всё по-звериному: кто всех объегорил или загнул, тот и главный. Сумел силой или хитростью скинуть с трона предыдущего, отпихнув при этом остальных, – царствуй. Только жезл власти сначала предъяви. Он у них что-то вроде ядерного чемоданчика.
