Но маг тоже молчал, погруженный в какие-то свои размышления.
Седовласый старик в длинных свободных одеяниях сидел на троне застывшим каменным изваянием, в каких-то своих чертах походя на изображенного на одной из фресок легендарного царя-основателя. Точно так же на его коленях лежал развернутый свиток. Пожелтевшую от времени бумагу покрывали выцветшие, поблекшие символы-слова, поглотившие все внимание Хранителя. В его глазах не скрываясь поблескивали печаль и глубокая боль, которые, казалось, переполняя пределы век, выливались на щеки блеклой старческой слезой.
Жрец подошел к нему, наклонился к самому уху:
– Я привел его, Шед.
– Что? – вскинул тот голову, взглянув на собеседника с непониманием.
– Гончар, – объяснил служитель, указывая рукой на застывшего посреди огромной залы маленького неказистого человека. – Он здесь.
– Да, Гешт,спасибо, -маг, наконец, пришел в себя. Не скручивая рукопись в свиток, словно зная, что она еще понадобиться, он проговорил:
– Подойди, мастер Рур. Нам нужно поговорить с тобой.
– Хозяин, – тот послушно приблизился, застыв в нескольких шагах.
– Садись, – Хранитель указал на один из невысоких трехногих табуретов, стоявших возле трона.
– Но…- тот в замешательстве взглянул на хозяина города, не смея ни ослушаться воли хозяина города, ни сделать то, чего он, простой ремесленник, был недостоин.
– Садись, говорю тебя! – прикрикнул на него Хранитель. Его голос вдруг сорвался, перешел в хрип, затем – тяжелый сухой кашель.
В тот же миг служитель, который был таким же сухим стариком, как и его хозяин, однако неведомо каким образом сохранил воистину юношескую быстроту и ловкость, достал из-за трона серебряный кубок с густым тягучим отваром, над которым поднимался едва заметный дымок, спеша передать его магу.
– Не надо, Гешт, – поморщившись, отстранился от него Хранитель. – Сейчас не до этого, – просипел он.
Бровь служителя поползла вверх, показывая одновременно и удивление, и несогласие.
– Для этого, – делая резкое ударение на последнее слово, заговорил служитель, весь вид которого говорил, что он не собирается отступать, и будет настаивать на своем до победного конца, – всегда должно быть и есть время. Даже если твое здоровье не заботит тебя, то оно беспокоит город, когда от него зависит наша жизнь, наше будущее.
– Разве это жизнь, – качнув головой, старик тяжело вздохнул. – Лучше уж спать вечным сном под снегами пустыни, чем… – он не закончил фразу, поморщившись, словно от нестерпимой боли.
– Да, боги посылают нам тяжелое испытание, но мы должны… – начал служитель, однако хозяин города не дал ему договорить, резко прервав:
– Тяжелое?! – воскликнул он, вскочив с трона и повернувшись всем корпусом к Гешту, устремив взгляд цепких холодных глаз на лицо служителя. – Безжалостное – ты хотел сказать!
– Шед…- служитель качнул головой, собираясь остановить Хранителя, но последний не дал ему вставить больше ни слова.
– И Кто! – спустившись с помоста вниз, на мозайчатый пол зала приемов, Хранитель, заложив руки за спину, наклонившись вперед, стал нервно расхаживать от застывших поодаль каменными изваяниями воинов до служителя, глядя при этом себе под ноги с таким видом, словно считает камешки в мозаике. – Кто!-повторил он, нервно дернув головой. – Повелитель небес! Именно тот бог, который всегда был покровителем смертных, нашим защитником, помощником и… – он что было силы сжал губы, сдерживая готовый сорваться с них стон отчаяния.
– Шед… – служитель повторил попытку остановить хозяина города, но все его старания вновь канули в бесконечность снежной пустыни, когда маг, не обращая на него никакого внимания, не в силах не только выслушать, но даже услышать, продолжал:
– Да, наша несокрушимая вера в господина Шамаша заставляет искать хотя бы какое-то объяснение происходящему… Что дракон, который прилетает к нам каждое полнолуние, действует не по Его воле… Но кто еще может послать дракона? Ведь этот крылатый исполин не подчиняется никому, за исключением своего хозяина, бога солнца! Тогда мы вспоминаем о том, что Он болен…
– Но это действительно так! – прошептал Рур. Пусть он не был служителем, чтобы знать все, доступное смертному, о небожителях, пусть боги не говорили с ним, как с наделенным силой, но он был одним из жителей этого города, оказавшегося на пути божественной воли, и не мог не задумываться о причинах происходившего, как делали все вокруг, начиная от последнего раба и кончая, как он теперь видел, хозяином города.
Их оазис всегда был тихим спокойным местом. Был. Маленькое, краткое слово, но как оно все меняло, сколько в нем было боли и безнадежности!
И, ведь, казалось бы, с тех пор, как все изменилось, прошло-то всего ничего, два года. Или три… Горожане до сих пор никак не могли поверить, что все изменилось, сжиться с этой мыслью, представляя происходившее как случайность или сон, который скоро закончится и все вернется на пути свои.
Рур сам так думал, видя лишь картинку в старой книге, сказку: жил был город, и был он светел и радостен. Но однажды, в полнолуние, прилетел дракон, который был жесток и свиреп. Он сжег своим огнем ниву и луг, оглушил всех вокруг громким ревом, пугая людей, заставляя их, повинуясь своему страху, сперва бежать, ища убежище, а затем, во власти ужаса, покинуть их, выйти на обоженную, почерневшую, не успевшую еще остыть землю и замереть, ожидая того мгновения, когда вестник небожителей донесет до них волю богов.
Сказка… Почему же она не осталась символами в рукописи, а ожила?
Когда стало известно, что дракон требует от них всего лишь отдавать каждый месяц по паре горожан – молодых людей, полных силы, красивых и умелых, в первый момент многие даже испытали облегчение. Казалось бы – вполне приемлемая плата за жизнь остальных. Тем более, что многие сами всю жизнь мечтали стать слугами небожителей. И вот чья-то мечта могла исполниться…
А для кого-то рушилась вся жизнь, настоящее и будущее…
Хранитель, услышав слова, соскользнувшие с губ гончара, остановился, точно наткнувшись на какую-то преграду, вставшую у него на пути, сник, словно растратив всю энергию. Как же ему было тяжело! Хозяин города был готов верить во все, что угодно, в то, что он или кто-то другой поступком ли, словом, мыслью или уже самим своим рождением, существованием на земле людей, прогневал великого бога. Но сознавать, что никто не виновен во всех вдруг свалившихся на них бедах, что все это – весь этот ужасный кошмар – следствие болезненного бреда…
– И, все же…
– Шед, – с укором произнес служитель, – давай не будем продолжать этот разговор!
