— Нам даже лучники не потребуются, — спокойно промолвил Айрам, поглаживая торчащую над плечом рукоять меча. Его темные глаза горели, а запах говорил о решимости. — Их всего-то десяток. Мы и вдвоем запросто прорвемся.
Гаул поднял вуаль; само собой, так же поступили и Байн с Чиад. державшиеся со стороны Фэйли.
— Никаких лучников и никаких прорывов, — распорядился Перрин. — И никаких копий, Гаул.
К Девам он обращаться не стал — они все равно слушались только Фэйли. А она все не могла оторваться от своей уздечки, даже головы не поднимала.
Гаул опустил вуаль и покачал головой. Айрам насупился.
Перрин снова повернулся к салдэйцам. Зная, что его желтые глаза порой пугают людей, он старался говорить как можно мягче:
— Мое имя Перрин Айбара. Думаю, Ранд ал'Тор захочет меня видеть.
Бородатый малый — единственный, кто не держался за меч, — слегка поклонился в седле.
— Лорд Айбара, я подлейтенант Вилнар Барада, присягнувший мечом лорду Баширу. — Последние слова он произнес с нажимом. Но упорно не смотрел на Фэйли. Та, услышав имя отца, тяжело вздохнула и сердито покосилась на игнорировавшего ее Вилнара. — Согласно приказу лорда Башира… и Лорда Дракона, — добавил офицер, будто поразмыслив, — ни один благородный господин не может войти в Кэймлин в сопровождении более чем двадцати воинов или пятидесяти слуг.
Айрам заерзал в седле. Во всем, что касалось чести Перрина, он был еще более щепетилен, чем Фэйли, а это говорило о многом. Правда, благодарение Свету, Лудильщик не обнажит меча без приказа.
Перрин обернулся и сказал через плечо:
— Даниил, отведи людей на луг — помнишь, мы его проходили, он милях в трех отсюда? — и разбей там лагерь. Ежели заявится какой-нибудь фермер и примется жаловаться на потраву, отсыпь ему золота. Скажи, что мы возместим все убытки. Айрам, ты пойдешь с ними.
Даниил Левин, тощий, как жердь, малый с густыми усами, коснулся лба — он вечно так поступал, — Перрин и говорил, что вполне достаточно простого «хорошо» или «будет сделано», — и немедленно принялся разворачивать колонну в обратном направлении. Айрам набычился — он не любил разлучаться с Перрином, — но ничего не сказал. Порой Перрину казалось, что в лице бывшего Лудильщика он заполучил волкодава. Человек не должен вести себя так, но что тут поделать, Перрин не знал.
Перрин опасался, что Фэйли воспротивится отправке двуреченцев в лагерь и потребует соответствующей его так называемому высокому положению свиты, чего доброго и вправду захочет взять с собой полсотни сопровождающих, но она свесилась с седла и принялась тихонько переговариваться с Байн и Чиад. Прислушиваться Перрин не стал, хотя все равно разбирал некоторые слова. Говорили они о мужчинах и, судя по тону, потешались. Женщины, ежели говорят о мужчинах, всегда или смеются, или сердятся. А ведь это из-за Фэйли он взял с собой всех этих людей, да еще и знамя. Точно из-за нее, хотя Перрин так и не понял, как она его уломала. В фургонах ехали слуги, мужчины и женщины в самых настоящих ливреях, с изображением волчьей головы на плече. Ладно беженцы, тем деваться некуда, но даже двуреченцы вовсе не находили это зазорным.
— Так годится? — спросил Перрин Бараду. — В таком случае отведи нас к Ранду. Едва ли ты хочешь, чтобы мы болтались без пригляду по городу.
— Пожалуй… — Барада метнул взгляд на Фэйли, но тут же отвел взгляд. — Пожалуй, так будет лучше всего.
Тем временем Фэйли выпрямилась, а Байн и Чиад трусцой направились к цепи всадников и проскочили ворота, словно в них никого и не было. Салдэйцы, похоже, ничуть не удивились, впрочем, они, должно быть, привыкли к айильцам. По слухам, айильцев в Кэймлине было видимо-невидимо.
— Я должен найти своих братьев по копью, — промолвил Гаул. — Да обретешь ты всегда прохладу и воду, Перрин Айбара.
Он устремился вслед за Девами, а Фэйли ухмыльнулась, но прикрыла лицо рукой, затянутой в серую перчатку. Перрин покачал головой. Гаул хотел взять Чиад в жены, но, по айильским обычаям, попросить об этом должна была она. Со слов Фэйли выходило, будто она не имела ничего против того, чтобы стать его возлюбленной, но ни за что не желала отречься от копья и выйти замуж. Гаула же это, кажется, оскорбляло, как оскорбило бы подобное предложение любую двуреченскую девушку. Вдобавок ко всему этому вроде бы имела какое-то отношение и Байн, хотя в чем там дело, Перрин не понимал. И выяснить было не у кого — Фэйли с излишней поспешностью принималась уверять, будто и сама ничего не знает, а Гаул, стоило его спросить, мрачнел и замыкался в себе. Чудной народ.
Салдэйцы прокладывали путь сквозь густую толпу, но Перрин не обращал внимания ни на толпу, ни на город. В Кэймлине он уже бывал, и то посещение у него не вызвало особой привязанности к городам. Смотрел он не по сторонам, а на жену, причем искоса, стараясь, чтобы та не заметила. Впрочем, с равным успехом можно было таращиться на нее во все глаза. Она ничего не замечала, ибо. напряженно сидя в седле, уставилась в спину Барады. Тот ерзал, словно чувствовал на себе ее гневный взгляд. И то сказать, до Фэйли и соколу далеко.
Перрин предполагал, что думает она — пусть даже несколько иначе — о том же, о чем думал и он сам. О ее отце. Ну что ж, возможно, и ей придется держать ответ, коли она без спросу сбежала из дома и сделалась Охотницей за Рогом, но он, Перрин, должен будет предстать перед лордом Башира, Тайра и Сидоны и сообщить, что его дочь вышла замуж за кузнеца. Он никогда не считал себя особенным храбрецом — невелико геройство драться, коли другого выхода нет, — но до сих пор не предполагал, что может оказаться трусом. При мысли об отце Фэйли у Перрина пересыхало во рту. Может, ему стоило самому заняться устройством лагеря, а лорду Баширу послать письмо. Хорошая мысль — объяснить все в письме. Чтобы все растолковать как следует, потребуется дня два-три. А то и больше — он ведь не мастак на слова.
Вид темно-красного знамени, лениво полоскавшегося над королевским дворцом, вернул его на землю. Об этом знамени тоже ходили слухи. Одни утверждали, что оно принадлежит Айз Седай, которые служат Ранду, другие — будто он сам служит Айз Седай, почему и вывесил такой флаг. Перрина удивляло одно — почему Ранд не поднял Драконов стяг? Он по-прежнему чувствовал исходившее от Ранда тяготение: могучий та верен притягивал к себе менее сильного. Но эта тяга была не того рода, чтобы указала ему, в каком направлении двигаться. Покинув Двуречье, он поначалу собирался направиться в Тир или Свет ведает куда, а сюда, в Кэймлин, его привели ходившие по всему Андору слухи. Порой весьма тревожные. Так или иначе, он ощущал потребность быть рядом с Рандом, да и Ранд, наверное, чувствовал нечто подобное. Это походило на зуд между лопаток — и терпеть трудно, и почесать не дотянешься. А сейчас, в конце долгого пути, Перрин едва ли не желал, чтобы ничего этого не было. Однажды ему приснился сон — узнай о нем Фэйли, она бы очень смеялась. Приснилось, будто он живет с ней в маленьком деревянном домике. Где-то в глуши, вдалеке от городов и раздоров. Вокруг Ранда всегда были раздоры. Но Ранд нуждался в нем, и он, Перрин, собирался исполнить свой долг до конца.
