— Ну ладно, засиделся я тут с вами, — подвижник резво вскочил на ноги и подхватил с земли приглянувшуюся ему голову. — Знаете, сколько времени уйдет, чтоб из этой башки приличную чашу сделать?! О-о! Потрудимся, брахманы! Так что костер вы без меня жгите!
И Дурвасас, приплясывая, стуча черепами и размахивая на ходу будущей чашей, пересек поляну и нырнул в кусты — туда, откуда появился.
4
Словоблуд выждал некоторое время, прислушиваясь, и наконец шумно перевел дух.
— И не надоест ему?! — пробормотал мудрец, ни к кому конкретно не обращаясь. — Все Трехмирье прекрасно знает, что он такой же Дурвасас, как я — грозный змей Шеша о тысяче голов! Все знают, один он не знает, что все знают! А попробуй только заикнись, когда он в этом дурацком облике: славься вовеки, Шива-Разрушитель, светоч Троицы! Хорошо еще, если просто разгневается — а то ведь пришибет сгоряча!
— Развлекается он так, — мрачно заметил Ушанас, утирая пот со лба. — Сколько лет уж терпеть приходится!
— Да ладно вам ворчать, Наставники! — вмешался добрый Рама-с-Топором без особого уважения к собеседникам. — Надо ведь и Великому Шиве когда-то душой отдохнуть! Не все ж разрушать! Да и не без своего интереса он сюда приходил…
— А что, я заснул? — раздался позади звонкий мальчишеский голос.
И юный Гангея как ни в чем не бывало подбежал к отшельнику и небесным Наставникам.
— Здоров ты дрыхнуть, приятель, — задумчиво буркнул аскет.
Ганга на всякий случай придвинулась ближе к сыну. Но, похоже, зря.
— Дядя Рама, дядя Рама! — запрыгал Гангея вокруг Рамы-с-Топором. — А я вот чего знаю! У тебя такая штука есть… штука такая… которая небо трескает! И грохочет: бах, бах, бабах!
— Есть, — неожиданно улыбнулся аскет.
— А ты мне покажешь?!
— Покажу. Вон, смотри, — Рама махнул рукой в сторону уцелевшего платана, возле которого стоял массивный боевой лук в рост человека. Рядом валялся кожаный колчан со стрелами, на две трети опустошенный.
Гангея радостно бросился к дереву, но на середине дороги остановился.
— Дядя Рама, это же просто лук, а не… бах, бах!
— А как ты себе эту штуку представляешь? — хитро сощурился Рама-с-Топором. В этот момент он действительно выглядел почти что добрым.
— Ну… большая такая, медная… или железная! Иначе как бы она так бабахала?!
— Действительно, малыш, как бы она бабахала… — тихо, словно обращаясь к самому себе, произнес аскет.
И повернулся к Ганге.
— Я возьму твоего сына в ученики, — до сих пор улыбаясь, сказал Рама-с-Топором. — В конце концов, должен же кто-то объяснить ребенку, как бабахает Прадарана!
* * *
На обратном пути, там, где четверых путников уже останавливал Юпакша-полукровка, — троих остановили глаза.
Нет, кроме глаз было еще много всякого. Больше, чем хотелось бы. Но издалека, в силу чудовищной майи-иллюзии, просматривался не силуэт, не тело — а именно они.
Над тропой висели орехами-миндалинами: чуть припухшие веки, вороные стрелы ресниц, испещренный кровяными прожилками белок — и неистовая, чудовищная зелень радужной оболочки без зрачков.
Бирюза такого цвета называется у ювелиров «мертвой». И носить украшения с «мертвой бирюзой» могут лишь сильные духом мужчины, остальным — опасно.
Приблизишься вплотную, вглядишься, и становится ясно: редкостная бирюза насквозь пронизана золотистыми искрами, засеяна драгоценной пыльцой…
Но мало кто в Трехмирье заглядывал в глаза Шивы-Разрушителя.
В три глаза Шивы.
…Ноги стали ватными, и идти было трудно.
А стоять — нельзя.
— Жених! — еле слышно бормотнул Словоблуд, преодолевая сопротивление первого шага, и в глухом старческом голосе вспорхнула радость.
— Жених? — Наставник мятежников-асуров смахнул слезы, глянул искоса, еще раз смахнул слезы, и только кивнул, ускорив движение.
Оба знали: Шива является разрушать в устрашающем облике двенадцатирукого Клыкача, иногда — оскаленным Самодержцем о шести руках, но не было случая, чтобы Шива-Жених причинил вред кому-то.
Идти было трудно.
Но можно.
На десятом шаге глаза ястребами унеслись назад, превратясь в светящийся треугольник, и стало видно: могучее тело Разрушителя обильно украшают драгоценности, талию обхватывает изящный поясок, браслеты-кейюра и браслеты-валайя звенят на бицепсах и запястьях, вторя перезвону декоративной цепочки на лодыжках. Иссиня-черные кудри уложены длинными и тонкими прядями в тюрбан-конус, священный шнур брахмана перекинут через левое плечо…
Но главное — руки.
Две.
Всего две.
Впору вздохнуть с облегчением.
— Ах, какие сережки! — притворно ахнула Ганга, надеясь, что Шива-Жених расслышит и оценит ее восхищение. На самом деле только сумасшедший мог носить в ушах такую уйму золота. И верно говорили, что серьги эти служат в основном для истязания плоти, которого величайший в Трехмирье аскет и развратник не прекращал ни на мгновение. «Еще б на лингам себе серьгу привесил!» — высказался как-то по этому поводу Ушанас.
Разумеется, когда Шивы поблизости не было.
Но Ганга, будучи истинной женщиной, добилась своего: трехглазый лик потеплел, став просто красивым лицом.
Даже убитые Шивой асуры Троеградья признавали: красоту Бога не портит и темно-синяя шея — она приобрела цвет сапфира, когда Разрушитель выпил смертельный яд-калакутту, что грозил Вселенной гибелью.
— А, Наставники! — без всяких церемоний приветствовал их Шива. — И ты, Ганга, здесь… Кстати, вы тут Дурвасаса не видали?
Ушанас с трудом удержался, чтобы не высказать Синешеему все, что он думает о нем самом, о его дурацких маскарадах и еще более дурацких вопросах. Но благоразумно промолчал. Шива сейчас пребывал в хорошем настроении, ни к чему было лишний раз раздражать его.
И так вспыльчив…
— Видели, Великий, видели, — спокойно отозвался Брихас (чей нрав вышколили века жизни бок о бок с Громовержцем). — Вон там, на поляне. Мы вместе с ним и с Парашурамой почтили тебя обрядом, а затем благочестивый Дурвасас удалился в неизвестном направлении.
— А что там делал Рама-с-Топором? — тонкие брови Шивы выгнулись луками, впору было признать его удивление искренним.
— Сей достойный аскет полчаса назад истребил очередной отряд кшатриев и теперь, надо думать, занят сооружением погребального костра.
— Он что, под корень решил кшатру вывести? Думает, если я его люблю, так море по колено?! — В певучем голосе Шивы пробилось легкое недовольство. — Лупит в хвост и в гриву, а они как на грех через одного — преданные вишнуиты! Братец Вишну и без того копытом землю роет: дважды мне приходилось отгонять его от Поля Куру трезубцем…
Оба Наставника и богиня внимательно слушали речь Разрушителя, который продолжал небрежно загораживать тропу.
Понимали: разговор — неспроста.
— Говорю — добром не кончится! Или братец Вишну друга Раму досрочно в рай отправит, или Топор-Подарок оставит Трехмирье без Опекуна на долгие века! Не дело, нет, не дело… Что скажете, мудрые: пора нашему Раме угомониться?
«Нашему?!» — чуть не подавились оба Наставника.
Ничего, проглотили как миленькие…
— Теперь угомонится, — проворчал Ушанас. — Надеюсь.
— Мы отдали ему в ученики пятилетнего Гангею, сына Ганги, — пояснил Брихас. — Добродетельному брахману, имеющему ученика, не до скачек на полянах.
— Что ж, слухи о вашей мудрости близки к истине, — довольно усмехнулся Шива, предоставив мудрецам наслаждаться двусмысленностью последнего заявления. — Я рад, что варна кшатриев уцелеет. Надеюсь, вы все будете навещать юного ученика?
— Разумеется, Великий, — улыбнулась в ответ Ганга, смиряя волнение в груди (а там было чему волноваться!). — Разве удержится мать, чтобы хоть изредка не проведать сына? Добавлю, что достойные Наставники взялись обучить мальчика Ведам и комментариям: ведь ты и сам знаешь, что наука Рамы-с-Топором будет несколько иного свойства?
— Догадываюсь, — кивнул Шива, подмигнув верхним и правым глазами.
