— Подождем до отлива, — объяснил Белгарат. — Тогда большая часть рифов окажется над водой.
— Большая?!
— Иногда нам, возможно, придется идти вброд. Но перед тем, как отправиться в путь, нужно спороть меха с нашей одежды. Это даст нам возможность хоть чем-то заняться, пока ждем отлива, вдобавок они начинают несколько благоухать.
Они укрылись за нагромождением вынесенных морем деревьев и спороли с одежды заскорузлые зловонные меха. Затем достали из тюков припасы и поели.
Гарион заметил, что краска, покрывавшая его руки, начала стираться, а татуировка на лицах его спутников стала заметно тусклее.
Темнело. Сумерки, которые отделяли один день от другого, кажется, стали длиннее, чем неделю назад.
— Здешнее лето почти кончилось, — заметил Белгарат, разглядывая в густых сумерках валуны, постепенно выступавшие из убывающей воды.
— Сколько времени осталось до полного отлива? — спросил Силк.
— Еще час или около того.
И они ждали. Порывы ветра беспорядочно налетали на завалы мокрых, осклизлых топляков, пригибали высокую траву, росшую на верхней кромке отлогого берега.
Наконец Белгарат встал.
— Пошли, — коротко сказал он. — Мы поведем лошадей в поводу. Рифы скользкие, так что будьте осторожны.
Переход по первым камням вдоль рифов оказался вовсе не таким уж трудным, но стоило им пройти чуть дальше, как в дело вмешался ветер. Они насквозь промокли от брызг, которыми он обдавал их, и очень часто волны перекатывали через риф и водоворотами крутились вокруг ног, грозя утянуть за собой. Вода же была зверски холодной.
— Как ты думаешь, сможем мы совершить весь переход до того, как снова начнется прилив? — прокричал Силк в окружавшем их шуме.
— Нет! — закричал в ответ Белгарат. — Нам придется переждать его, сидя на одной из наиболее высоких скал.
— Звучит не очень-то приятно.
— Но не более неприятно, чем перспектива поплавать.
Они прошли примерно половину пути, когда стало ясно, что начинается прилив. Волны все чаще перехлестывали через скалы, а одна, особенно большая, сбила с ног лошадь Гариона. Тот старался поднять перепуганное животное, таща скакуна за повод, в то время как копыта лошади скользили по мокрым камням рифа.
— Лучше поискать место для стоянки, дедушка, — сквозь грохот волн прокричал Гарион. Скоро мы окажемся в воде по самую шею.
— Нужно пройти еще два островка, — ответил Белгарат. — Там будет еще один, побольше.
Последняя гряда рифов уже полностью скрылась под водой, и Гарион невольно отступил, сделав шаг в ледяную воду. Разбивавшиеся о рифы волны покрывали пеной поверхность воды, отчего дна не было видно. Гарион продвигался вслепую, прощупывая невидимую тропу онемевшей ступней. Накатила еще большая волна, вода достигла подмышек, а следующий мощный вал сбил его с ног. Гарион уцепился за поводья лошади и забарахтался в воде, пытаясь подняться.
Но самое худшее они миновали. Теперь вода доходила им только до лодыжек, а спустя несколько секунд они взобрались на большой белый валун. Оказавшись в безопасности, Гарион сделал глубокий выдох. Ветер, проникавший сквозь мокрую одежду, пробирал до костей, но, по крайней мере, из воды они выбрались.
Позднее, когда путники сидели, прижавшись друг к другу, на подветренной стороне валуна, Гарион посмотрел через угрюмое, почерневшее море на лежащее впереди низкое, внушающее страх побережье. Как и оставшийся позади берег Мориндленда, оно было усеяно черной галькой, а под серыми тучами, нависшими над ним, темнели низкие холмы. Нигде не было видно никаких признаков жизни, но даже в самих очертаниях этой земли таилась скрытая угроза.
— Это и есть она? — спросил в конце концов Гарион приглушенным голосом.
По лицу Белгарата ничего нельзя было прочитать, когда он смотрел через открытую воду на лежавший впереди берег.
— Да, — ответил он, — это и есть Маллория.
Корона была первой ошибкой королевы Ислены. Она оказалась тяжелой и всегда вызывала у нее головную боль. Решение носить ее возникло у нее сначала из чувства боязни: ее пугали бородатые стражи в тронном зале Энхега, и она почувствовала потребность в каком-то зримом символе своей власти. И теперь она боялась появляться без короны. Каждый день она надевала ее со все меньшим удовольствием и входила в главный зал дворца Энхега со все большей неуверенностью.
Прискорбная правда заключалась в том, что королева Чирека Ислена была совершенно не готова к власти. До того дня, когда она, одетая в королевскую бархатную мантию малинового цвета, с золотой короной на голове, вступила в сводчатый тронный зал в Вэл Олорне, чтобы объявить о своем намерении править королевством в отсутствие мужа, самые важные решения Ислены касались платья, которое ей предстояло надеть, или прически, которую она собиралась сделать.
Теперь же казалось, что судьба Чирека висит на волоске всякий раз, когда Ислене предстояло сделать выбор.
Воины же, праздно сидевшие с кружками эля у большого открытого очага или бесцельно бродившие из угла в угол, никакой помощи оказать не могли. Каждый раз, когда Ислена входила в тронный зал, все разговоры сразу прекращались и воины вставали, чтобы посмотреть, как она проходит к украшенному знаменем трону. Но на их лицах не было даже намека на какие-то чувства по отношению к ней. Вопреки здравому смыслу Ислена пришла к заключению, что вся проблема заключается в бородах. Как можно узнать, что думает тот или иной человек, когда лицо его до самых ушей скрыто волосами? Только скорое вмешательство леди Мирел — рассудительной блондинки, жены графа Трелхеймского, — удержало ее от указа о поголовном бритье.
— Вы не можете этого делать, Ислена, — напрямик сказала ей Мирел, снимая перышко с руки королевы, когда она готовилась подписать наспех подготовленный указ. — Они привязаны к своим бородам, как мальчишки к любимым игрушкам. Вы не можете заставить их лишиться своей растительности.
— Но я же королева!
— Только пока они разрешают вам быть ею. Они принимают вас из уважения к Энхегу, вот и все. Если вы затронете их гордость, то они свергнут вас с престола. — И эта ужасная угроза решила вопрос раз и навсегда.
Ислена все больше и больше полагалась на жену Бэйрека, и довольно скоро обе они, одна в зеленых, другая в королевских малиновых одеждах, стали почти неразлучны. Даже когда Ислена начинала, от неуверенности, говорить запинаясь, ледяной взгляд Мирел подавлял любые намерения посмеяться над королевой, которые возникали время от времени — обычно когда эль разносился слишком усердно. В конце концов именно Мирел стала принимать решения, касающиеся жизни в королевстве. Когда Ислена усаживалась на трон, Мирел, с уложенными вокруг головы наподобие короны светлыми косами, стояла так, чтобы всегда быть в поле зрения королевы. Чирек управлялся выражением лица леди Мирел: слабая улыбка означала «да», нахмуренность — «нет», а едва видное пожимание плечами — «возможно». Все это срабатывало прекрасно.
