Прокурор удовлетворенно кивнул, а Цаца продолжал:
– В общем, у детей, родители которых бывали за границей, всегда появлялось что-нибудь необычное: жевательная резинка, зажигалка или красивая пачка из-под сигарет. Я просто ненавидел...
– Этих детей? – спросил Калиграфк.
– Нет, игрушки, все эти заграничные штучки. Мне тоже хотелось иметь их у себя. Но все это не шло ни в какое сравнение с тем, что скоро уже стало просто корежить всего меня изнутри. Когда я подрос, оказалось, что вовсе не погремушки и коробочки составляют предмет зависти окружающих, а теперь это – мотоцикл и одежда. Я был никто, ничтожество, плебей, когда ходил пешком и – в брюках производства фабрики этого фраера – Министра! Мне казалось, что на меня показывают пальцем как на клоуна. Вот тогда я испытал настоящий ад в груди и тогда именно зарезал первого щеголя, попавшегося мне в темной аллее при свете одинокого фонаря – зато хорошо просматривались на его ногах модные туфли! Но я был счастлив, как и в тот раз, с мячиком, всего только пару дней, потому что туфли оказались мне малы, и я их утопил в реке.
– Почему же ты их не продал втридорога, Цаца? – немного удивленный спросил у него Калиграфк-духовник.
– Побойтесь бога, благодетель! Ведь это означало бы совершить действия, которые могли бы квалифицироваться как работа! Но какой же настоящий краймер станет работать?
Прокурор Калиграфк потеплел лицом и причастил грешника еще одним глотком коньяку из пузатой бутылочки. Цаца осторожно пригубил все это до дна и продолжал:
– А теперь я хочу заявить вам, Прокурор, конфиденциально, что никогда нам было бы не стать настоящими краймерами на этих зажигалочках, куртках и тапочках, а вам не из кого было бы набирать свою партию – нашу партию краймеров – по причине малочисленности потенциальных ее членов, если бы не появилась в Империи электронная техника и машины из стран Большого Конгресса! Вот когда мы по-настоящему сошли с цепи, как свора породистых гончих псов! Я до самой последней минуты своей жизни завтра, в субботу, не забуду тех сильных и глубоких переживаний, которые я испытал, увидев впервые в жизни видеомагнитофон! Мне казалось, что я умру. Я не мог ждать и минуты, чтобы завладеть этой вещью. Я готов был пасть перед этой штуковиной на колени и молиться, молиться, молиться, пожирать, пожирать и пожирать ее глазами, ушами, всем телом, я хотел вобрать в себя этот сверхтелевизор и жить или умереть с ним неразлучно. Это было божественно! Эти кнопочки, эти мерцающие, как звездочки небесные, индикаторы – они приобщали меня сразу к Цивилизация, к сильным мира сего. Но учтите, я говорю пока только о самой вещи, этом шедевре, этом творении рук и мозгов тех, кого я начинал уже ненавидеть смертельно только за то одно, что они сумели сделать такую вещь! Но я не сказал еще о том, что именно эта штуковина стала выдавать на экран телевизора. Боже! Мне казалось, будто она вытаскивает меня на свет из преисподней, которая бы так и поглотила всех нас с этими презренными носочками, шляпками, жевательными резинками и кроссовками, если бы не видеотехника!
– Итак, вы убили, не мешкая, и сразу же забрали видеомагнитофон себе? – спросил Калиграфк.
– Я же сказал, что не мог ждать и минуты. Разумеется, я сразу проломил голову так называемому владельцу, и когда принес эту вещь к себе в дом, поставил и включил ее, то без ложной скромности должен вам конфиденциально заявить: я ощутил себя самым сильным, самым умным, самым достойным человеком в Империи. Мне сразу показались какими-то пигмеями все эти несчастные, не имевшие в личном пользовании такой вот вещи, а сам я вырос в своих глазах до размеров великана! Я не представляю себе, что бы я стал делать в этом мире, если бы не видеомагнитофоны, кроссовки и автомобили... я хочу сказать, если бы их не было у меня лично! Стоило мне один только раз прокатиться в машине – и ее владелец немедленно отправился в мир иной, и другого выхода у него не могло быть, потому что я уже не выпустил бы эту вещь у себя из рук. Это было бы противоестественно. Меня лихорадило, у меня был жар, у меня перед глазами плавали круги, и я не владел собой совершенно. Я вам еще и еще клянусь, Калиграфк, что я чист перед вами и всей нашей партией и что любая красивая вещь, попавшаяся мне на глаза, будет стоить немедленно жизни ее так называемому владельцу, а понадобится взорвать весь мир ради бочки такого вот прекрасного коньяку, которым вы теперь меня угощаете, я взорву его незамедлительно, меня ничто не сможет остановить... И до сих пор я даже не решил еще для себя окончательно, хорошо это или плохо, что я, наконец, покидаю жизнь, потому что, с одной стороны, я совсем еще не насытился ее вещами и винами, но с другой – меня сжигает изнутри настоящий адов огонь, я не могу больше видеть этих вещей, они заживо пожирают меня, и я не в силах больше претерпевать эти муки...
–Вы святой! – воскликнул воодушевленно Калиграфк и протянул всю бутылку к нему в клетку...
Но Цаца не успел схватить ее своими цепкими, загребущими пальцами. В глубине дома послышались частые выстрелы и топот многих ног, обутых в тяжелые сапоги. Через минуту к ним вломились охранники.
– Господин Прокурор! Господин Прокурор! В доме чужак! В доме лазутчик! – кричали они наперебой. – Разрешите осмотреть камеру, он должен быть здесь...
Охранники принялись стегать вдоль голых стен залы как рыбки в аквариуме, наталкиваясь друг на друга. Цаца и Прокурор в страхе оглядывались по сторонам, и в этот момент кто-то из его людей выпустил очередь по вентиляционному окну, подпрыгнул, ухватился за край руками, подтянулся к потолку и заглянул внутрь дыры.
Увлеченные своим делом, остальные не сразу обратили внимание, что их товарищ как заглянул туда, так до сих пор и висит там неподвижно. Наконец его нелепое положение стало привлекать внимание сначала одного, потом другого, и вдруг, все остановились, замолчали и в страхе воззрились на свесившееся сверху обездвиженное тело себе подобного.
Наконец, кто-то передернул затвор и направил автомат к потолку, в сторону отдушины – и в этот миг тело оборвалось. А если быть точным, оно – отлетело, и отлетело с такой силой, что увлекло за собой на пол еще десяток солдат. И немедленно следом из дыры вылетел страшный окровавленный ком мускулов и энергии. Что-то ужасное обрушилось на охранников и мгновенно по направлению к двери из них образовалось нечто вроде лесной просеки. Стоны и крики раненых наполнили дом. Никто не мог сообразить, что, собственно говоря, на них напало? С большой натяжкой можно было бы утверждать, что это был человек. Существо сметало все на своем пути, стремясь к выходу, но, кажется, оно не находило для этого дверей. Оно носилось по лестницам и комнатам, вышибая перегородки потоньше и расшибая головы попадавшихся на его пути – о те, что потолще. Может быть, только пять минут продолжалось это страшное разрушение, но в доме не оставалось уже ни одного целого предмета, ни одной живой души. Наконец, погас и свет, что-то где-то в последний раз рухнуло далеко в глубине – и сразу все стихло. И только долгий, одинокий вой Цацы-«младенца» разнесся окончательно по всему Сараю...
