Выслушав обращение Хорга и его прямой вопрос, вождь (или шума-хан на языке племени) на некоторое время погрузился в сосредоточенное раздумье. Видя это, остальные дикари даже дышать старались как можно тише. В этот момент в шатер быстро вошел еще один кочевник — судя по тому, что он лишь слегка наклонил голову, приветствуя вождя, перекинулся несколькими тихими словами на родном языке с прочими и вальяжно уселся рядом с ними, не менее родовитый и влиятельный, чем присутствующие. И вновь воцарилась тишина. Гости ждали решения вождя терпеливо, хотя внутри них все кипело.
Вот шума-хан тихо и вроде бы приветливо произнес что-то, глядя Хоргу в глаза, затем рубанул рукой воздух, и голос его перерос в крик. Закончил свою речь вождь опять задушевно, лицо осветила улыбка. Замолчал, жестом дал знак переводить.
— Шума-хан всегда рад гостям. Ты думаешь, мы воруем людей.— Толмач старался точно передать не только слова, но и интонации повелителя и поэтому на последней фразе взвизгнул, точно ужаленный скорпионом. Но продолжал спокойно: — Шума-хан может держать ответ только перед такой же шума-хан.
Хорг почувствовал, что в нем закипает бешенство, которое вот-вот выплеснется наружу, а тогда и без того не ладящееся дело можно загубить напрочь. Кузнец успокоил себя, собрался с мыслями — как же быть дальше, что говорить после такого странного, невразумительного ответа главного дикаря — и произнес:
— Я не шума-хан. Но мой отец — богатый человек, очень уважаемый человек в Шадизаре. У нас богач — это, считай, вождь, шума-хан. Мой отец даст хороший выкуп за дочь, за мою сестру.
Хорг взглянул на Конана, как бы ища у него совета — ну что еще сказать этим ублюдкам? — но тут же вновь обратил взгляд к вождю и добавил:
— Мы не думаем, что именно вы похитили. Вы могли купить ее у настоящих похитителей, думая, что она рабыня.
Кузнец замолчал.
— Мы верим в мудрость и справедливость шума-хана,— тотчас загремел под сводами шатра голос Конана.— Мужчина поймет мужчину, поймет, что значит — потерять сестру!
Опять воцарилось благоговейное молчание. Наконец вождь заговорил вновь, и говорил он долго. Его слова перевели так:
— Да, мы купить сегодня женщин у торговца рабами. Может, твой сестра там, может, не там. Иди смотри. Там — будешь платить выкуп, кто купил ее, в два раз больше, чем он давал деньги. Иди смотри в дом, где женщины.
— Уф, слава Митре! — облегченно вздохнул Хорг.— Нашли, жива.
«Надеюсь, с ней не успели сделать ничего… плохого» — одна мысль омрачила нахлынувшую на кузнеца радость.
Обратив свое узкоглазое лицо к тому, кто командовал дозором и кто сейчас стоял за спинами гостей, шума-хан отдал короткое приказание. Потом обратился к Конану, Хоргу и магу:
— Идите с ним к женщинам. Берите оружие. Мы вам верим.
— Благодарю тебя, шума-хан,— сказал Хорг, первым поднялся и взял поданный ему тяжелый боевой молот.
С оружием в руках они вышли из шатра и в сопровождении главного дозорного, всех воинов дозора и переводчика двинулись от шатра к шатру под взглядами высыпавших отовсюду обитателей степного городка.
— Конан! — В сиплом шепоте мага варвар услышал пугающее напряжение. Киммериец взглянул на Омигуса… и вдруг почувствовал, что сейчас тот скажет нечто важное и страшное.— Конан,— опять просипел циркач, украдкой покосившись на чуть отставшего переводчика.— Нас приказали убить…
Когда дверной полог опустился за чужеземцами, которых уже можно было считать пищей для степных стервятников, и в шатре остались лишь семеро глав родовых, самых влиятельных в племени кланов, шума-хан сказал хозяину беспокойной пленницы:
— Ты можешь догнать шадизарских шакалов и взять за свою кобылицу выкуп. Я разрешаю это тебе, Юсуп-хан.
— Шакалам следовало бы поторопиться. Теперь я не хочу выкупа. Я уже надкусил кусок и намерен доесть его. Мне надо потушить разожженный огонь.
Родовитые кочевники заулыбались и одобрительно покивали.
— Иди гаси, Юсуп-хан.— Вождь поднялся, за ним все остальные.— От разговоров о женщинах мне захотелось проведать свой табун кобылиц.
Откинув шкуры, закрывающие еще один выход, которым пользовались только эти семеро, кочевники один за другим покинули шатер.
* * *
— …Нас приказали убить. Это правда, я понимаю их язык. Нас ведут в бахран-сарай. Я знаю, что это такое. Пустой шатер, где уже ждут лучники. Мы войдем — они выстрелят. А вот эти ударят нам в спину. Что делать, Конан? Надо бежать.
Киммериец понял, что сказанное Омигусом правда. Тревожное чувство, охватившее его, когда они покинули шатер, чувство, вызванное легкостью, с которой кочевники согласились на их условия, недоверие к людям, живущим разбоем, людям, для которых убийство — обычное дело, обрело подтверждение. Да, иначе и быть не могло — их ведут на смерть. Но бежать? И невозможно, и не за этим они сюда мчались.
Значит, бой.
Сколько врагов вокруг, для варвара значения не имело и не пугало. Если надо драться — значит, надо, значит, необходимо думать только об этом. Если суждено погибнуть — значит, так написано на роду и угодно богам. Меч при нем, и это главное.
— Омигус,— прошептал Конан,— мы будем сражаться. Начнется заваруха — попробуй улизнуть.
В два широких шага киммериец поравнялся с идущим чуть впереди Хоргом и, не поворачивая головы, так же тихо произнес:
— Только не суетись раньше времени. Нас ведут на убой в какой-то там шатер. Это точно. Маг понимает их язык, он понял, что приказал вождь своим воинам. Я принимаю бой. Ты со мной?
— Да,— быстро и так же тихо ответил кузнец.— Омигус не мог ошибиться?
— Не думаю. Будь готов. Я выбираю момент и начинаю первым, ты за мной. Помни о луках. Забирайся в самую гущу врагов. Не стой на открытом месте. Все. Будь наготове.
Хорг не мог оставаться столь хладнокровным, как варвар. Он почувствовал предательскую дрожь в руках, ноги налились тяжестью, пришлось стиснуть зубы, готовые пуститься в нервный пляс. «Боги, дайте мне силу и мужество»,— в отчаянии взмолился про себя кузнец.
Тем временем их почти подвели к шатру, где якобы ждали женщины, а на самом деле изготовились пятеро самых метких лучников, взявших на прицел закрытый шкурами вход. Шатер назывался бахран-сарай, что на языке кочевников означало «запасной дом».
* * *
— Вот я и вернулся! — Юсуп-хан жестом прогнал старуху и двух наложниц.— Твой братец нам теперь не помешает.
И дикарь вновь принялся освобождать себя от ненужных ему теперь одежд.
