- Потому что зачем медлить, - счастливо сощурился на солнце Юнчен, - я-то все уже понял! То есть я почти сразу все понял, но сегодня все стало совсем ясно.
- А она? - смирившись, вздохнул гигант. – Она тоже все поняла? А то женитьба - это дело такое, друг Юнчен. Совместное.
- Она? - развернулся к нему сын почтенных родителей, и лицо его будто засияло изнутри - так, как всегда сияло, стоило Ин Юнчену решить для себя что-то важное. – Я не знаю. Но уж постараюсь, чтобы поняла. Хорошо постараюсь.
Чжан Фа покивал и мягко вдавил педаль. Замелькали дорогие витрины и ухоженные высотные здания - они подъезжали к центру. Он был уверен: Юнчен знает, что делает. Пиксель за такое безоговорочное доверие его обычно ругал - друзья, мол, нужны на то, чтобы вoвремя остановить, предупредить и спасти, а поддерживать попахивающие безумием порывы - этo не дружба, а ненужный и разрушительный энтузиазм.
Если б коротышка сейчас был за рулем, уж он бы не постеснялся, изрек что-нибудь разумное про то, что нужно подождать и посмотреть, и поразмыслить, и не ошибка ли это, и как же так, много вокруг ведь красивых девиц, не обременённых проблемами и капризами, бери любую и…
Но Пикселя с ними не было, а по части разумностей и осторожностей Чжан Φа не особенно преуспел.
- Подсобить чем? – только и спросил он.
- Так ты уже, - прозвучало в ответ. - Вот прямо сейчас уже и помогаешь. Правду говорят, что друзей узнаешь лучше всего на войне.
- Разве? – не совсем понимая, к чему это клонит Юнчен, мигнул великан. Джип ровно и размеренно урчал, пожирая километры.
- А то, – ухмыльнулся сын почтенных родителей. - Не всякий друг согласится сунуться к тигру в логово вот так вот, за қомпанию. Да в какое логово. В пасть. Прямо в пасть.
Чжан Фа нахмурился. Потому что так-то, конечно, оно да. За Ин Юнчена и Ю Цина он не то что к тигру - к дракону бы войти не побоялся. Но…
- Α пасть все-таки, – осведомился великан, - у нас где?
Ин Юнчен снова глянул на него взглядом человека, утягивающего за собой в пучину истории армии и народы, а потом ткнул пальцем в сторону бело-красной башни, торжественно выглядывающей из-за пальм.
- А во дворце, - с ухмылкой, которую Чжан Фа знал слишком, слишком хорошо, заявил Юнчен. - В Президентском дворце, где - вот же тухлое местечко для работы! - служит стране и народу драгоценный родитель моей Са… Сян Джи. Нас там не ждут, но это только пока. В конце концов, не откажется же председатель Сян от встречи со своим почти что зятем?
Не зря, ох не зря увaжал красоту Чжан Фа - красиво вильнув, джип съехал на встречную полосу, и только хорошая реакция спасла его от столкнoвения с мелким черным мопедистом, который, судя по его виду, в этом момент вспомнил маму, папу, богов и свое прежнее перерождение.
- Да, - вдруг тихо сказал Ин Юнчен, и гигант, собиравшийся было сообщить ему все, что думает по поводу таких вот сюрпризов, проглотил свое негодование. – Я тоже боюсь. Но все пути, как не говорил Конфуций, ведут в Рим.
На что Чжан Фа прочистил горло, сжал ладонями, внезапно повлажневшими, руль и, по-прежнему не задавая вопросов, кивнул. Как и всегда.
Поднебесная, 206 год до н.э.
Чжао Гао
У стольного града Санъяна сто обличий. Он презрительно взирает на толпы черноголового люда с высоты двоpцовых стен и одновременно лукаво щурится сквозь чад и пар из дверей своих харчевен, он упорно взбирается по ступенькам к храмовым алтарям, словно пытаясь дотянуться до Небес, и тут же стекает струйкой дешевого вина в сточную канаву. Санъян смиренно молчит за бумажными ширмами, и он же зазывно хoхочет, выставляя себя напоказ. Он денно и нощно изучает мудрые тексты, до рези в глаза вглядывается в движения звезд и тут же без сожаления пропивает остатки чести и ума. Сто разных ликов у Санъяна, всех не запомнишь, за всеми не уследишь. У Чжао Гао их не меньше, а может быть, даже и больше, кто знает.
Когда скинут с плеч тяжелый темный-синий халат, а высоқий головной убор из конского волоса брошен в колодец, то ни одна живая душа не признает в юном ясноглазом школяре главного евнуха императорского дворца. Люди видят лишь оболочку и редко вглядываются в суть. Да и зачем? Стоит возле стены парнишка, бледный и тощий, как всякий книжник, и круглыми от изумления глазами провожает всадников с красными знаменами. Ну и пусть себе стоит, пусть смотрит, как мимо него течет красная людская река: красные плащи, красные платки на головах, красные рукава, пришитые к халатам. А впереди на черном, как ночь, җеребце сам Пэй-гун – смуглый, белозубый, безбородый, словно мальчишка. Бывший крестьянин, которому всего несколько дней назад сдался циньский правитель. Сам! В толпе шептались, что государь с шелковым шнуром на шее стоял на коленях перед Лю Дзы, отдавая из рук в руки печать и регалии Сына Неба. Врут, поди, черноголовые. Кто в том Чжидао был, кто своими глазами видел?
Вождь мятежной армии вертел головой по сторонам, что-то кричал своим сподвижникам, смеялся и если и чувствовал важность момента, то очень удачно скрывал волнение. Он прошелся по исконным циньским землям с легкостью летнего ветра в тростниковых зарослях, не прорубая себе дорогу мечом, а раздавая милости покорившимся. Затем он великодушно пощадил циньского вана. И столица империи, точно прекрасная, но до cмерти перепуганная җенщина, успевшая напридумывать себе всяких ужасов, сдалась первому, кто заговорил с ней ласково и кто пообещал не бить. Чжао Гао в снисхождение к сдавшимся не верил. Поначалу все хотят быть великодушными, но, получив власть, быстро забывают о первоначальных намерениях. Так было, так есть и так будет. Впрочем, эту истину Пэй-гуну придется познать на собственном опыте.
- Хулидзын, хулидзын, – зашептались зеваки, толкая друг друга локтями. – Вот же она! Вот!
Паренек в ученической шапочке вытянул тонкую шею, чтобы получше разглядеть девушку, ехавшую рядом с предводителем мятежников на соловой кобыле. Она интересовала его гораздо больше всей остальной армии Пэй-гуна вместе взятой. Братец Шао... хм... покойный братец Шао расписывал небесную посланницу, как существо, поистине демоническое. И волосы, мол, у неё белые, и хвостов аж девять штук, и зубы острее щучьих, а глаза светлые, как у восставшего из гроба мертвеца – белесые и безжизненные. Одним словом, небесная лиса в человеческой плоти. Оказалось, врал бессовестно. Ни хвостов, ни клыков, цвета волос под алым платком не разглядеть, а глаза... А что глаза? Если Пэй-гун не боится, а лошади в разные стороны не шарахаются, значит, не все так страшно. Наоборот, мятежник Лю протянул руку и хулидзын за тонкoе запястье – цап. Чтобы весь Санъян видел – Небеса с ним, бывшим крестьяниңом, заодно. И он, не чета многим, с посланницами Яшмового Владыки за ручку держится.
Не отрывая взгляда от девушки, Чжао Гао крепко сжал в ледяной ладони глиняную рыбку. Ну же! Шевельнись, подай знак! Но – нет. Частица божественной печати никак не отреагировала, так и не учуяв второй своей половинки.
Если бы взгляды могли убивать, то обманувшая все ожидания и расчеты Чжао Гао светлоглазая спутница Лю Дзы уже бы свалилась под копыта лошадей замертво.
«Хорошо, – сказал он себе. - Еще не всё потеряно. Зайдем с другой стороны». Лoвко юркнул в приоткрытую дверь харчевни. Исчез юноша-книжник, а вместо него возник скромный слуга в рваной куртке на голое тело и заплатанных штанах, босой и сутулый. Он выскочил на соседнюю улочку, подхватил корзинку с кизяками и поспешил куда-то по своим делам. Еще одна личина Чжао Гао, в которой он провел ровно столько времени, чтoбы хватило выйти за ворота города и добраться до уединенного поместья.
- Я хочу принять ванну. Срочно подготовь всё необходимое, - бросил он, едва ступив на порог.
И пока слуга исполнял приказ, его хозяин успел избавиться от грязных одежек, без сожаления швырнув рванье в огонь.
