— Ты смеешься, отец Игнатий! Ты просто не хочешь. Все святые говорили, что они грешные. Если человек говорит, что он грешный, значит, считает себя таким же, как святые.
— А! Получил, отец Игнатий, — добродушно усмехнулся отец Феофан. — Устами младенцев глаголет истина.
— Ну вот что, детки мои дорогие, — внезапно посерьезнев, сказал отец Игнатий. — Сейчас вот и проверим испытанием, кто из нас насколько грешен. Должен вас огорчить. Мне прислала письмо моя духовная дочь Касьяна. Она обещает взять девочку в свою небольшую общину на время. Пока Любава не подрастет.
Наступило молчание.
— Да, это правильно, — сказал отец Феофан, и не смог сдержать грустных ноток в своем голосе.
Любава не думала, что она заплачет, она давно не плакала наяву, только во сне. Но неожиданно что-то внутри у нее перевернулось, и она безнадежно, безутешно разрыдалась. Рушилось все ее счастье. И так же как и после ночного кошмара ее обнял отец Феофан.
— Не плачь, Любава, я пойду с тобой. Да и потом буду тебя навещать, ты будешь мне все рассказывать. И письма писать ты умеешь. Мы отправим тебя в хорошее место, можешь нам поверить.
И она поверила. И успокоилась.
А потом была звериная лесная тропинка, страшные разбойники. И ее наставник, убивший человека, чтобы ее спасти.
Княгиня слушала молча, замерев в кресле среди подушек. Молчала и по окончании простого, чуть сбивчивого детского рассказа. И в полной тишине они услышали снаружи тяжелые шаркающие шаги.
Ингигерд резко вскочила, не обратив внимания на посыпавшиеся с кресла подушки.
— Ярослав? Вернулся?
Рагнар встал со своего места. Любава встала, подражая ему.
Сын киевского князя Владимира и полоцкой княжны Рогнеды князь Ярослав был от рождения тяжело болен. Болели и плохо сгибались бедренные суставы. Сначала он даже и не мог ходить. А ведь был князем, воеводой, который ведет людей за собой, по факту своего рождения. Потребовалась стальная сила воли для того, чтобы просто встать на ноги, чтобы делать то, что другим давалось без труда. Болезнь создала его характер, непрерывная боль закалила его. Теперь Ярослава любили подданные, уважали не только союзники, но и враги.
Однако не только Ингигерд, все приближенные узнавали издали его тяжелые шаги. С годами болезнь только развивалась.
Широкоплечий, мужественно красивый князь вошел в горницу и остановился, закрыв за собой дверь. Внимательно оглядел находящихся в горнице, кланяющихся ему людей.
— Опять вмешалась, озорница? — спросил он Ингу, безуспешно пытаясь изобразить строгость. Его слова прозвучали, как если бы он сказал «добрый день, любимая». Женат князь был всего как несколько месяцев, сам еще не привык к такому счастью, и даже небольшие стычки с этой дочерью конунгов доставляли ему радость.
Инга, естественно, поняла его правильно.
— Твой Гостомысл творит ужасные вещи. Он совершенно жуткой хитростью вытащил Рагнара из монастыря. Такой коварный, не иначе Гримхильда в мужском облике.
Княгиня находилась под сильным впечатлением рассказа девочки.
Ярослав прислонился к стене.
— Рагнар, ты нужен мне, а не Гостомыслу. Мне.
— Исполла эти, княже. Ярослав, я монах. Я дал обеты при постриге, клятву повиновения Небесному Царю. Тебе ли, князю и воеводе, оправдывать клятвопреступление?
— А я ведь тоже христианин, — негромко, но веско ответил князь, подумав, — я тоже служу Христу. Но я получил в наследство раздираемую на части землю. Простой человек не может спокойно пройтись от деревни до деревни, чтобы его не ограбили или не убили. Ты сам в этом убедился. Кругом несправедливость и горе. И у меня, у князя этой земли, есть обязанность перед Богом — сохранить землю и ее людей, — он помолчал, подчеркивая важность произносимых слов. — Я вновь призываю тебя к себе на службу. И я прошу тебя как друга мне помочь. Нужно не только твое искусство воина, нужны твои родственные связи, нужна твоя образованность. Сколько ты знаешь языков? Три? Четыре? Даже монашеский постриг пригодится послу в Царьграде. Но разве здесь есть нарушение клятвы Христу?
— Нет, но… — заметно растерялся Рагнар. Не мог же он ответить на такой призыв заявлением, что монах должен жить в монастыре и молиться за них за всех, а не ездить по всему миру с наверняка сомнительными поручениями князя. Да, он уже не мыслит себя вне монастыря. Но как он может молиться за кого-либо кроме себя? Теперь, когда у него руки в человеческой крови… Да, он убил злодея, но разве сам Рагнар несколько лет назад не был злодеем? Не таким отвратительным… Еще и осуждение… Вот как сказать о долге молиться за других? Тут собой не владеешь…
— Пойдем со мной, я объясню тебе подробнее, — Ярослав, верно оценивший подавленную растерянность наставника Любавы, взялся рукой за ручку двери.
— Рагнар, ты можешь меня осудить за коварство, — еле слышно сказала Ингигерд, стоявшая совсем рядом с колеблющимся монахом, — но я знаю, что муж мой очень умен. И ему сейчас тяжело. Только я знаю, что он не спит по ночам от тяжелых раздумий, не только от боли в ногах. Ты обязан помочь своему князю. Поэтому, не обессудь, но давай так. Ты послужишь моему мужу не за страх, а за совесть, а я обещаю вырастить твою приемную дочь как свою названную младшую сестру. Принимаешь уговор?
Ярослав замер в дверях, услышав последние слова своей драгоценной супруги, сказанные чуть громче.
Рагнар, помедлив, подошел к Любаве и опустился перед ней на колено.
— Почему ты плачешь?
Девочка действительно беззвучно плакала.
— Я остаюсь с тобой. Все будет хорошо, Любава. Княгиня тебя не обидит.
— Ты знаешь, почему я плачу, — бесхитростно ответила девочка, — мы хороним сейчас свой рай на земле. Мы туда больше не вернемся.
— На земле не может быть рая, — с горечью ответил Рагнар. — Если тебе не суждено стать мальчиком, а мне не быть настоящим монахом, то давай послужим нашему Христу так, как получится. Ты будешь слушаться княгиню Ингу?
Любава серьезно кивнула.
Рагнар нежно вытер слезы с ее щек, встал и поклонился Ингигерд.
— Я считаю за честь для себя, принять твой уговор, Инга.
И он обернулся как раз вовремя, чтобы заметить ласковый взгляд князя, обращенный к молодой жене.
— Повелевай, княже, — спокойно и решительно продолжил Рагнар. — Я готов.
Князь Ярослав поморщился и открыл дверь наружу.
Глава первая
Крысы мерзко пищали и прыгали вверх, надеясь добраться до вещевого мешка, привешенного к потолочной балке. Приближающийся дождь усиливал все запахи, и местное зверье посходило с ума. Вспышки молний вспарывали темноту летней ночи. Раскаты грома становились все громче и громче. Любава поправила бревнышки, горящие в немудреном очаге времянки, в которой ее застигла гроза. Крысы очень раздражали. Их наглое верещание и хлопание тушек на землю после очередного подскока к ее мешку все время сбивало с попыток дочитать до конца девяностый псалом.
— Живый в помощи в крове Бога Небесного водворится… — в очередной раз начала она с начала.
Змеистая молния распорола мир на две половины.
«Не убоишися от страха нощнаго, от стрелы, летящия во дни, от вещи, во тьме приходящия…»
Удар грома потряс навес, под которым путница спасалась от грозы. Но крысы притихли только на мгновение.
— Вот, твари непуганые, — с раздражением подумала Любава, в очередной раз, сбиваясь с чтения псалма.
«На аспида и василиска наступиши, попереши льва и змия…»
Так. Правило пятое из свода правил дружинницы. «Из всякой ситуации нужно уметь извлекать пользу».
И какую пользу должна извлечь христианка из близкого соседства стаи сумасшедших крыс, мешающих чтению псалмов? Она может, нет, даже она должна потренироваться в том, что у нее хуже всего получается, по мнению ее наставников.
Любава потянулась, открыла колчан с сулицами, висевший у нее за плечом, выбрала подходящую сулицу, тщательно прицелилась и с удовольствием метнула. Одна крыса завалилась набок. Только, кажется, не та, в которую она метила. Хвастаться таким броском не стоит. А никто и не собирался хвастаться. Честно. Главное, что остальные крысы разбежались.
