— Кан! Кан, ты в порядке?
Почему голос учителя звучит, как сквозь вату?
— Смотрите, малохольный в обморок грохнулся! — раздалось откуда-то сверху, и последним, что он услышал, был смех…
Рёбра очень болели.
***
Прошло три дня. Преподаватель потребовал открыть книги на двадцать пятой странице и внимательно изучить схему блокирования удара. Кан, как и все ученики, погрузился в чтение с непроницаемым лицом, но про себя он считал секунды. Он не выдал своего нетерпения ни взглядом, ни дрогнувшими уголками губ, ни даже жестом, только сердце бешено колотилось, что у птицы.
— Я… Я… Учитель, я… я не вижу! Ничего не вижу! Учитель!
Все ученики замерли, замер и Кан. Вместе с десятком остальных он синхронно повернулся в сторону дружка Бая, который отпрянул от книги и слепо хватал руками воздух перед собой тощими бледными пальцами. Изумление на лице прыщавого сменилось ужасом, а радужки глаз стремительно затягивали сизые бельма. Тишина нависла над залом всего на пару секунд, как штиль перед бурей, зазвенела в сухом летнем воздухе, а затем с грохотом разбилась о топот ног, крики жертвы, шорох разлетающихся книг и безуспешные попытки учителя угомонить толпу.
Кан первый побежал за лекарем.
Бай смотрел на него.
А Кан ухмылялся уголком рта. Он только начал.
***
Амань очень спокойно и чинно проводил сына домой, но стоило им переступить порог, как он схватил его за ухо и поволок к себе в кабинет, мгновенно превращаясь в самого настоящего демона.
— Паршивец! Я сам скормлю тебя Бездне, видит Небо, иного ты не заслуживаешь! Печать! Ты нарисовал печать в его учебнике!
— Но никто же не понял!
— Ещё бы понял, бестолочь! Тебя казнят, если хоть кто-то об этом узнает, и не посмотрят, что ты человек, хотя иной раз мне кажется, что я породил осла! Я для этого учил тебя печатям?! Чтобы ты мстил каким-то недорослям?! Где страница?!
— Вот. — Кан вытащил вырванную из учебника двадцать пятую страницу. В ней не было совершенно ничего необычного, точно такой же лист и такая же схема, как в его собственной книге.
— Кхм… — Амань повертел в руках пергамент и нахмурился. — Лимонный сок?
— Ага. — Сын потёр красное ухо и на всякий случай сделал шаг в сторону. — Не видно же. А смотреть он всё равно смотрел. Ты же сам говорил, что даже если человек нарисует печать шэнми, то надо закрыть глаза, чтобы не ослепнуть.
— И ты от теории перешёл к практике… Вот зачем?
— Потому что у меня проблемы.
— Ну-ка, какие это детские проблемы необходимо решать запретными знаниями, Кан?
— А что мне было делать? Ты видел его? Ты видел Бая?! У меня нет друзей, чтобы дать ему сдачи, а куклой для битья я быть не хочу!
— Так не надо было лезть туда, где бьют. Или тебе уже все мозги вышибли? Сутки во дворе, глупый мальчишка, и в следующий раз избавь меня от необходимости объяснять министру, что ты не умеешь колдовать! Если хочешь сделать что-то опасное — сделай так, чтобы никто не смог тебя обвинить. Обзаведись друзьями, не ослепляй противников очевидными способами. Этому тебя бы учили, если бы у тебя хватило ума слушаться отца!
Кан нахмурился, сжал руки в кулаки и опустил голову.
— Ты прав. Прости меня.
— Всё ещё хочешь поехать на войну?
— Да.
Амань всплеснул руками и закатил глаза.
— Ну, может, там тебе наконец снесут с плеч эту пародию на голову…
***
Сюин спрыгнула с лестницы во двор, обошла кругом Кана, качнулась с пятки на носок и наклонилась, заглядывая ему в глаза с проказливым, свойственным только девчонкам любопытством.
— Допрыгался?
— Не скачи, а то рядом встанешь.
— И встану! Ты, как-никак, мой брат.
Сюин действительно встала на колени рядом с ним, пачкая шаровары и рассматривая окно отцовского кабинета. Она наверняка поняла: Кан натворил что-то серьёзное, раз уже шестой час торчит тут в ожидании, пока отец его простит. Поняла и догадалась, в чём дело.
— Это правда? Про печать?
— Уже слышала?
— Да, папа так кричал, что сложно было не услышать. Ну ты и дурак. — Сестра легко пнула Кана в бок. — Слушай, а дождика не будет?
— Птицы высоко летают.
— Жалко. Я-то уйду. Да ладно тебе! Кан… Ты должен быть хитрее, правда. Отец седым станет с тобой.
— И что ты предлагаешь?
— Мозгами пораскинуть, — хихикнула сестра. — Не надо плодить эти сказки — тебе либо не поверят, либо сожгут.
— Но работает же!
— А ты не думал, какой ценой? — Сюин царапнула ноготком пыль на земле. — Ты не думал, почему все этого боятся? Почему отец нас учит? Мы же не шэнми.
— Потому что даже в наших руках это оружие.
— Печати? Дурак! Вот точно дурак. Это не оружие, это защита. Ты вообще его слушал? — Сестра выпрямилась, отряхнула тунику, запрокинула голову, и, явно пародируя отца, язвительно продолжила: — Бездна, маленькие оболтусы, в каком-то смысле материальна. Она — такой же мир, как наш, лишь скрыта по ту сторону. Проклятые — люди, отмеченные Бездной, но не каждый проклятый — шэнми, и не каждому хватит силы им стать. Если не защитить себя от её влияния, она сведёт тебя с ума, вырвет душу и заберёт жизненные силы. Именно для этого и созданы печати. Печати позволяют прикасаться к Тени, не обжигаясь, подчинять демонов своей воле, не рискуя быть поглощённым заживо, потерять себя и…
— И что?! Это я и без тебя знаю!
— А ты не думал, что здесь что-то не так?
— В смысле?
— Ну… — Сюин легла прямо на пыль перед Каном и подтолкнула его туфелькой. — Дедушка был шэнми. Ты помнишь, как он закончил?
— Нет.
— Ты знаешь хотя бы одного шэнми в истории, кто хорошо закончил?
— Сюин…
— Мне кажется, если что-то может давать силы, то может и забирать. Иначе зачем защищать себя? Вся папина магия — это… это воровство. А ворам всегда отрубают руки.
— Ты про…
— Чудовище. — Сюин сняла туфельку и стала вертеть её в руках. — Мне кажется, что твоё чудовище — не совсем твоё. Оно папино. Но идёт за тобой. И ты его дразнишь, Кан, заигрываясь с печатями и той стороной.
— С чего ты взяла?!
— А ты сам подумай. Отец — великий шэнми. Ты слышал, как он воевал? О его демонах? Как думаешь, сколько надо за это заплатить и чем?
— Самым дорогим?
— Детьми. — Сестра вдруг посмотрела на него очень внимательно. — Ты — его первенец, Кан, наследник. Я не думаю, что папа любит маму. Самое дорогое, что у него есть — это мы.
— Ты… тоже?
— Да. Вижу. Мне не по себе. — Сюин прикусила губу. — Я должна что-то придумать. А ты… Больше не делай так. Ладно?
— Ладно.
— Хорошо…
Они молчали, глядя на окно.
— С ним же ничего не случится плохого?
— Не случится. И с нами. Всё будет хорошо, Сюин.
Его сестра была права, что-то было… Что-то было не так с этой историей и его кошмаром, но никто не мог объяснить, что именно. Кан решил не применять больше отцовскую науку. Отстояв своё наказание, он ушёл в библиотеку, стиснув зубы в полной решительности разобраться с Баем по-своему.
Глава 3. Тао
Империя Хань, в которой родился Цинь Кан, не хранила воспоминаний о том, кто жил на их землях тысячи лет назад. История превратилась в легенды, легенды — в мифы, из мифов по разрозненным царствам разлетелись религии. В Империи люди веровали в Небо, что дарит их правителям благословение, и говорили о Бездне как о зле, что порождает демонов, — ужасном мире, которому отдана душа каждого шэнми, и души эти не упокоятся, пока их не очистит праведный костёр. История знала лишь одно исключение из правил, и этим исключением был Цинь Амань — первый и последний шэнми, которого удостоил доверия сам Император. Но никто, включая правящую семью, не помнил и не мог найти упоминаний о том, чем же на самом деле были Небо и Бездна до того, как люди стали полноправными хозяевами этих мест.
