предка, где проложили дорогу, которую позже забросили. Рассказать, как спускался со скалы к морю, чтобы забрать останки другого твоего родича и похоронить в горах, как и обещал ему. Но для тебя это чужие люди. Все, кроме Михаила. Для меня — друзья. И он никогда ничего не просил у меня, лишь чтобы я продолжил карту на столе и рассказал о людях, которых видел. Они ему казались интереснее соседей, хотя… — Конрад утёр слезу и представил, что перед ним сидит не двадцатилетняя девушка, уже женщина, а девочка на коленях у улыбчивого и добродушного человека, мечтающего уехать из этих мест. Как и его отец, его бабка и другие родственники, даже во времена золотого безумия.
Он еще взмахивал рукой, но слова застыли, уперлись в сжатых от горечи зубы. Вереница друзей и подруг, что превратились в прах, как и их мечты, желания.
— Хотя люди везде одинаковы? — подсказала Зоя, выдернув его из болезненных воспоминаний.
Конрад помолчал, собираясь с силами, успокаивая рассудок, и кивнул.
— Есть отличия, но…
Девушка обошла стол, подняла ложку, вытерла подолом и положила в миску.
— Он знал это. Потому и не уезжал. Говорил, что здесь ты его точно найдешь, да и стол не перевезти.
Зоя грустно улыбнулась одновременно с Конрадом.
— Было тяжело, дядя Конрад. Мне тяжело, я же привыкла жить с ним, что он всем занимается. А как не стало… Проклятье, даже погрустить времени не было. Только зимой, когда из дома носу не сунуть. Да и тогда закапывалась в эти твои свитки, книжки, лишь бы не думать о том, как быть дальше. Так сдуру чуть замуж не вышла. Благо у пьяных язык, что твоя жизнь. Повезло. Ха. Ждала, что вот приедешь ты, пожалеешь сиротку и увезешь. А как увидела, поняла, хотел бы увезти — отца увез. Хотела бы сама, чтобы меня увезли — ушла бы. — она уперла локти в стол и ссутулилась. — Так мерзко, а тут еще ты говоришь: «Я привык». Ну разве так можно, дядя Конрад?
Она поморщилась, попыталась сдержать слезы, но они всё равно катились, падали на карту на столе новыми озерами, наводнениями в прибрежных городах.
Конрад положил ей руку на плечо.
— Если тебя держат эти книги, этот стол. Давай сожжем. В свитках после пяти раз ничего интересного, а что толку смотреть на карту, если не побывать в местах, что на ней обозначены?
Зоя тихо засмеялась.
— И о чем мне тогда мечтать? Не о Тиме же. Он и двух слов связать не может.
Конрад взял руку Зои и погладил костяшки.
— Люди должны быть с людьми.
— Уж кто бы говорил.
Они молчали, каша остывала. Где-то на улице ссорились старухи, собака заходилась лаем. Кто-то стучал, пилил. В углу скребла мышь.
— Когда ты уйдешь? — прошептала Зоя.
— Когда загорится лишняя звезда.
Девушка освободила руку и рванулась к нему, обняла. Сжала со всей силы.
Конрад попытался отодвинуть её, но ощутил неимоверную усталость. Ведь ему сейчас никуда не нужно, он там, где его всегда ждали, где он мог расслабиться и где хотел бы остаться навсегда.
Он одной рукой прижал девушку к себе, а второй погладил по волосам.
— Ты и в прошлый раз так говорил. Ты всегда это повторяешь. Я знаю. Папа об это говорил, и дедушка тоже. — проговорила она ему в грудь.
— Потому что это правда. Но сейчас я здесь, и это главное.
Конрад рубил дрова и радовался. Ему всегда это нравилось. Когда впервые взял топор, когда приходилось этим зарабатывать на жизнь, когда это давало простую задачу, где не надо думать, принимать решения, предсказывать последствия. Просто. Рубка. Дров. Путешествия, знакомства, смерти, пейзажи, архитектура не изменили его. Так ему казалось. Потому что до сих пор он получает удовольствие от тех же вещей, что и раньше, ненавидит то же самое, что и прежде. Всё просто. Еще не загорались бы звезды и можно считать, что жизнь удались.
Когда возвращался в дом, то корпел над столом и правил ландшафт. Всё, что вырезано, не стереть, но он оправдывал себя, что история должна сохраниться. Пусть на этом столе останутся города, память о которых истлела, высохшие реки, сгоревшие леса, исчезнувшие народы.
Плотницкий инструмент Михаила резал с той же точностью, что и раньше. Это была еще одна вещь, что приносила удовольствие. По крайней мере, он видел результаты своих дел. Сдувал древесную пыль, проводил пальцам по новым узорам карты и грустно улыбался, вспоминая цели своих путешествий.
«Меня вела звезда.»
— Каково это? — вдруг спросила Зоя.
После нескольких дней он привык к её речи и больше не путался в словах.
— Путешествовать? О, постоянные мозоли, пыль, пустой желудок. Много всего необычного, или глупого, или красивого, или настолько странного, что не можешь отмыться от мыслей об этом как от патоки в волосах.
Она провела ногтем по только что появившейся долине.
— Быть бессмертным. Ты всех нас считаешь детьми?
Конрад вздохнул. Сложный вопрос. Неприятный. Отложил инструмент, но взгляда не поднял.
— Кого-то больше, кого-то меньше.
— Всё потому что мы глупые и ничего не смыслим? — она подняла на него взгляд. — Мы хрупкие и слабые. — последние слова Зоя говорила по слогам, — пока ты пересекаешь моря и горы, деревни чахнут, люди дряхлеют и умирают. Какого это?
Конрад поднялся и снял со стены веревку с трофеями. Сел рядом с Зоей так, что коснулся её плеча, отодвинул позеленевшую бронзовую от засаленного узелка. Указал на него.
— Вот здесь я был счастлив. Думал, что Боги благословили меня, что я за свою жизнь сделаю больше, чем кто бы то ни был. Буду управлять городами, и точно успею насладиться каждой наложницей в гареме. — Он усмехнулся. — Да, когда-то я мечтал и о таком.
Зоя приподняла бровь.
— Теперь не мечтаешь?
— Точно не о гареме и не о городах. Затем была моя первая звезда — вот она. Позеленела, смялась. Отверстие не в центре и я каждый раз боюсь, что она отвалится. У меня тогда тряслись руки как у старины Тома, когда он видел свою жену.
— Я его не знаю.
Конрад осекся.
— Прости, он умер лет двести назад.
Она отодвинулась от него и посмотрела в глаза.
— Ты мог бы не напоминать о возрасте?
— Да, конечно, прости.
Зоя улыбнулась
— И не извиняться.
Мужчина запустил пятерню в волосы, вздохнул.
— Договорились. После того первого раза, я надеялся, что мне больше не надо будет куда-то бежать, искать дороги, нужных людей. — Конрад пальцем
