Внезапно Эйчид отскочил и замер в классической стойке угрозы: правый клинок выставлен вперед под углом, левый опущен и слегка отведен в сторону. Виски его оросились первыми капельками испарины, но взгляд зеленых глаз сделался холоден и жесток, как у лесного волка, скалившегося на его груди. Каким-то шестым чувством Дженнак вдруг понял, что разведка закончена; теперь им предстояло схватиться всерьез. То пятно крови на песке, что смутно маячило перед ним… Чьи жилы извергли влагу жизни? Усилием воли он прогнал непрошеное видение и стиснул челюсти, бросив мгновенный взгляд влево — туда, где сражались старшие бойцы. Грхаб наступал, вращая свою железную палицу над головой; тайонелец медленно пятился назад, воздев к безоблачным небесам топор — видно, пытался защитить голову от удара. Плечо северянина было окровавлено.
Эйчид прыгнул, словно лесная кошка; один его клинок метнулся к горлу Дженнака, другой просвистел на волос от колена. Отпрянув, Дженнак счастливо избежал выпада в ноги и принял колющий удар на свой браслет. Левая рука его чуть повернулась, отработанным движением придерживая вражеское лезвие между шипами; усилив нажим, он ощутил твердое сопротивление стали и понял, что острие ему не сломить. Кованные в Тайонеле клинки не отличались гибкостью, однако были тяжелы и прочны, так что перешибить их мог лишь боевой посох — да и то, если размахивал им богатырь вроде Грхаба.
Проведенный опыт стоил Дженнаку кое-каких потерь — левый клинок Эйчида добрался-таки до его бедра, прочертив над самым коленом кровавую полоску. Прав был наставник — северянин действовал левой рукой чуть быстрее, чем правой, и об этом не стоило забывать!
Резкая боль обожгла Дженнака, и, покосившись вниз, он увидел алые язычки крови, лизавшие колено. Но еще обидней был мгновенный всплеск торжества в зеленых зрачках тайонельца; чудилось, Эйчид говорил взглядом: ну, теперь ты мой! Мой!
Отскочив, Дженнак скрипнул зубами; его смуглые щеки залились гневным румянцем. Теперь он ненавидел Эйчида — так, как положено ненавидеть врага. Ярость, однако, не сделала его опрометчивым; Грхаб учил, что ее опаляющий огонь следует направлять в мышцы, а не в голову. Руки и ноги должны работать, гнев ускорит движения, прибавит силы; голова же пусть остается холодной. Победу приносят не только телесная мощь, выносливость и искусство владения оружием, но и хитроумие, разум, умение рассчитать наперед, где и на чем споткнется соперник, — и в тот миг, когда это случится, он должен налететь на острие меча.
Руководствуясь этим правилом и безмолвно взывая к Одиссу, Дженнак ринулся вперед. Выпады его были стремительны и точны, и вскоре ребра Эйчида тоже украсила длинная царапина — правда, не очень глубокая. Лоб северянина покрылся потом, он отступал, с трудом выдерживая навязанный темп боя, но в глазах его не мелькало ни тени страха — как, впрочем, и торжества. Зеленые, словно изумруд, они оставались спокойными, уверенными, безжалостными, и Дженнак внезапно сообразил, что тайонелец собирается его измотать.
В тот же миг усталость навалилась на него неподъемной нощей. Он ощутил палящий жар солнца, едкий запах капелек пота, стекавшего по вискам, и острую боль над коленом — видимо, рана была серьезней, чем ему казалось. Сандалии вязли в рыхлом песке, ноги налились тяжестью, и с каждым вздохом, с каждой крупицей стремительно истекавшего времени двигаться становилось все труднее; звон клинков сливался со звоном в ушах, негромкий шум прибоя звучал угрожающим барабанным рокотом. Покачнувшись, он отступил; атака его захлебнулась, и на губах Эйчида мелькнула довольная улыбка.
Все в руках Шестерых, подумал Дженнак; не рано ли ты радуешься, северянин? Да, все в руках богов, и меж ними нет ни вражды, ни разногласий; можно просить о победе грозного Коатля, хитроумного Одисса, Тайонела, Потрясателя Мира, либо светлого Арсолана, Сеннама-Странника или Мейтассу, бога Судьбы, — может, они и выслушают, но поступят по своей божественной воле, единой и нерушимой… А скорее всего, как утверждают жрецы, не станут вмешиваться, ибо богам желательно, чтобы люди шли дорогами своих судеб… Тем не менее Дженнак вновь призвал Одисса, Ахау. Он призывал его снова и снова, медленно отступая и стараясь восстановить дыхание; сейчас он оборонялся, и видения окровавленного песка и печального лица Вианны маячили перед ним. Щеки девушки были влажными от слез.
Позади раздался гулкий треск, будто кто-то с размаху расколол о колено спелую тыкву. Дженнак резко развернулся, скосив глаза: тайонелец-наставник рухнул на землю с разбитым черепом, а Грхаб, позванивая цепью, неторопливо тянул к себе массивный шипастый шар кистеня. Его железный посох торчал из песка, рядом валялось оружие побежденного.
Эйчид снова усмехнулся; казалось, гибель учителя лишь позабавила его. Зубы молодого северянина хищно ощерились, и Дженнак, отступая все дальше и дальше, невольно представил, как тяжелый тайонельский меч опускается на покорно подставленную шею Грхаба. Это видение было позорным, нестерпимым! Еще более горьким, чем лицо оплакивавшей его Вианны! Дженнак подумал, что теперь, когда старший из тайонельцев мертв, он сражается не столько за себя, сколько за жизнь наставника. Эта мысль придала ему сил.
Однако он все еще отступал, пятился шаг за шагом, пятная кровью золотой песок. Клинки северянина мелькали вспышками серебристых молний, напор его был неотразим, дыхание со свистом вырывалось из широкой груди; вероятно, он чувствовал безошибочным инстинктом воина, что враг слабеет и победа близка. Дженнак отчаянно отбивался.
Молодой тайонелец гнал его по широкой дуге вокруг Грхаба. Наставник стоял неподвижно, опираясь левой рукой на свой посох; его широкоскулое темнокожее лицо с приплюснутым носом и тяжелыми веками сохраняло знакомое непроницаемо-мрачное выражение. У ног Грхаба распростерся мертвый напарник Эйчида, лежавший на спине; ни глаз, ни лба у него не было — тяжелый шипастый шар угодил точно в переносицу и снес всю верхнюю половину черепа. Победитель, однако, не обращал внимания на труп, к которому уже начинали подбираться песчаные крабы. Черные зрачки Грхаба были прикованы к Дженнаку, и пылали они подобно углям, выстилавшим путь в Чак Мооль; вероятно, наставник размышлял о том, что одной ногой уже шагнул на тропу, ведущую в царство Коатля.
Думай, велел себе Дженнак, думай, черепашье яйцо, если не хочешь отправиться туда в компании со своим сеннамитом, думай, если желаешь вновь увидеть Вианну! Четверо выходят на пески Ринкаса, чтобы пройти испытание кровью; возвращаются же двое… или один… или никто… как решат судьба и боги! Боги? Сейчас лучше не надеяться на них… даже на Одисса… лучше припомнить то, что говорил про Хитроумного Ахау старый Унгир-Брен… бог удачи помогает лишь тем, кто не ленится шевелить мозгами…
Думай! Победу приносит не только телесная мощь… Думай, думай! Эйчид уже утомлен, и волк-тотем на его груди окрасился кровью… Эйчид дышит неровно и растрачивает силы в яростной атаке… надеется закончить схватку одним смертоносным ударом… Где и как можно поймать его? Думай, думай — и не забывай о левой руке тайонельца… она движется чуть быстрее правой, а значит, именно с этой стороны последует удар…
Боевой браслет сверкнул перед глазами, и Дженнаку вновь почудилось упругое сопротивление вражеского клинка, застрявшего меж шипов. В тот неуловимый миг Эйчиду удалось его достать… маленькая заминка, ничтожное потерянное мгновенье, и выпад северянина достиг цели… а сам он — сам он так и не смог переломить сталь Тайонела! Но Эйчид, пожалуй, сделал бы это — шипы на его браслете были длинными и широкими, а лезвие Дженнака выглядело потоньше тайонельского. Интересно, сколько понадобится времени, чтобы сломать его? Десятая доля вздоха? Двадцатая?
Почти не раздумывая, он с силой рубанул сверху вниз, позволив Эйчиду поймать шипами свой правый клинок. На щеках северянина вздулись желваки; он резко рванул руку к плечу, зажимая лезвие Дженнака, и гибкая сталь не выдержала — послышался тонкий жалобный звон, и кончик меча в три пальца длиной мелькнул в воздухе, словно осколок зеркала. Глаза Эйчида вспыхнули: противник был наполовину безоружен! И значит, обречен! Облизнув пересохшие губы, тайонелец ухмыльнулся.
