Схватка вышла куда короче, чем полагали разбойники.
В несколько мгновений они разделились на тех, кто успел выбраться на пустой и довольно пологий северный склон – и прочих. Мертвых.
Актам зло визжал, обзывая трусами уходящих прочь бешеным махом коней и их жалких седоков. Он бы всех легко достал, но хромой жеребенок – его сын, бросать малыша одного не дело. И так бедняга спотыкается, неловко скользит по песку вниз.
Пришлось вороному всего лишь демонстративно повернуться хвостом к беглецам, игнорируя недостойных. И сосредоточить свое внимание на соловом конкуренте на роль лучшего в долине коня. Айгирские – кони шейхов, славная порода. Их, гордо несущих сухие головы на лебяжьих шеях, тоже не спутать с иными. Впрочем, к раненным Актам благосклонен. Тем более этот – боец, и со стрелой в плече не предал седока.
Дабби соскочил наземь в двух шагах от гостя, по восточному обычаю низко склонился, складывая руки на груди. Выпрямился, пытливо изучил незнакомца. Без страха, скорее с любопытством: немногие могут взглянуть в это лицо – и выжить. Очень спокойное лицо. Обычное, в общем-то, как и сложение всадника. Чуть выше среднего роста, суховат и не слишком внушителен, лет тридцати-сорока на вид. С довольно светлой кожей, выдающей северянина, с темными глазами, прорезанными расходящимися от зрачков веерами светлых нитей, наполняющих их сиянием. Оттого взгляд – пристальный и цепкий. Ведь нельзя совсем не интересоваться человеком, который считанные мгновения назад был почти мертв. А не переступил последнюю черту лишь благодаря жутковатому и спасительному на сей раз случаю с твоим именем.
Хорошо, что не переступил. Дабби умел не прятать взгляд и презирал суеверия. Рослый, сухой, явно изрядно за сорок, с веселой хитринкой в больших темных глазах, короткая борода пробита первой сединой. Одет скорее удобно и практично, чем богато. Вот и сбруя солового не светится золотом и камнями. Зато легка и отлично пригнана.
– Приветствую нежданного спасителя, посетившего нас столь своевременно и оказавшего неоценимую помощь. Мы вынуждены разбить лагерь здесь, надо поскорее заняться ранами моих людей. Соблаговолит ли достойный гость принять мои расположение и дружбу, разделить скромный походный ужин и отдохнуть в шатрах каравана? И могу ли я называть его именем Кэбир?
– Пожалуй, я поужинаю охотно. Задержусь и отдохну у вас, уважаемый, – кивнул «гость». – А звать меня будет правильнее Тоэль. Таково мое настоящее имя на это время. И, если ваш клинок не менялся на золото, то он должен находиться в руках мужа из рода Багдэш.
– Именно, дабби Амир Багдэш к вашим услугам, – кивнул хозяин каравана, принимая повод вороного и восхищенно оглаживая шею загарцевавшего коня, падкого на восторги истинных ценителей. Сочтя приветствие завершенным, дабби перешел к иному, более мягкому и домашнему тону общения: – Кое-что не меняется в мире. Мой дед говорил о тебе. Всадник на лучшем из скакавших когда-либо под солнцем вороном коне, однажды подаривший ему жизнь и меч. Я не верил.
– Ты мне льстишь, а я на лесть не откликаюсь, в отличие от Актама, моего коня. Столь же славного, сколь и тщеславного… – усмехнулся Тоэль, спешиваясь. Он без усилия принял предложенный тон. Дружеский. – Я в ту пору еще брал плату за подобную работу, и твой дед меня всего лишь нанял. Я стоил очень дорого, а он был честен и не стремился свалить на меня все беды за свое золото. Мы отменно поладили.
За время короткого разговора в десяти шагах вырос шатер. Тоэль приятно удивился расторопности людей дабби, явно искренне уважаемого всеми вокруг, такое не подделать. И отметил про себя, что вполне доволен вечером. Этот караван куда правильнее оставить в руках рода Багдэш, нежели уступить грабителям.
От верблюдов подошел, не поднимая головы, мальчик – тот самый, которого дабби бросил погонщикам, спасая из гущи боя. Щуплый, совсем маленький, в запыленной одежде. Впрочем, это следствие боя. Если приглядеться, шаровары добротны и не видели пока заплат, а рубаха – из мягкого хлопкового полотна, тонкого, украшенного цветными нитями узора. Да и сапоги отменные.
Малыш на миг странно замешкался, будто прислушиваясь, затем решительно двинулся в сторону, к жеребенку Актама. Подобрал повод, уверенно хлопнул по боку, принялся прощупывать левую переднюю ногу сверху вниз. Задержал пальцы возле самого копыта. Тоэль следил с растущим интересом. Едва ли он признается дабби и самому себе, что вмешался в бой прежде всего из-за тощего сопляка, выхваченного из гущи схватки. В караванах купцы редко рискуют своей жизнью ради таких вот, не стоящих ничего, легко заменимых. Амир проследил взгляд и, чуть щурясь, всмотрелся в жеребенка.
– Ты изменился не только в имени, бывший Кэбир, – покачал он головой. – Этот голенастый жеребенок так же похож на обузу, как крошка Мира. Но оба нам очень дороги и не так просты, как может показаться. Прежде ты, по словам деда, ценил золото выше жизни.
– Наверное, так. Уже довольно давно я не вижу в золоте смысла, его у меня накопилось слишком много. Глупый металл, куда менее интересный, чем сталь, – кивнул Тоэль. – Мальчик разбирается в лошадях.
– Девочка, – усмехнулся дабби и привычно проследил удивление. – Многие сперва брови поднимают и недоумевают. Так сложилось… Ей десять лет, с моим караваном ходит с неполных шести. Сама прибилась. Пришла и нахально пропищала, что требует места и работы. Я бы прогнал, но было хорошо видно, что идти ей некуда. Если бы оказалась зрячая, все равно бы отказал, пусть ищет другое место, поспокойнее. А так – не смог.
– Ты тоже не сильно похож на своего деда, – рассмеялся Тоэль. – Он был практичнее, дал бы убогой денежку и, пожалуй, от большой доброты пристроил в хорошем доме, где поспокойней.
– О, я практичен, достойный гость, – весело возразил Амир. – Только не сразу это осознал. Мира – лучшая в уходе за любым скотом. Да и при раненых она незаменима. Я иногда сомневаюсь в ее слепоте. Девочка отменно ориентируется и даже помнит пути каравана. Если жеребенка можно вылечить, то только ее руками. Мира! Что скажешь о малыше?
Она подошла, по-прежнему не поднимая головы. Хромоногий доверчиво топал следом, жалобно вздыхая лекарке в затылок. Тоненькая, с выгоревшими до белизны волосами северянки и бронзовой кожей, прокаленной солнцем за годы пути. Уверенно потянулась к шее вороного Актама, прощупала неприметный старый шрам. Тронула плечо солового, подошедшего к ней пожаловаться на жизнь. Подняла, наконец, голову. Улыбнулась приветливо. Тоэль увидел ее лицо. Совсем детское, очень узкое и худое, с довольно темными бровями и жуткой пустотой сухих провалов навсегда закрытых, ввалившихся и сросшихся век на месте глаз.
