Нет, не отвернулись, встали. Истина, древняя, как земля под ногами и небо над головой: «Я защищаю свою половину мира, а ты — свою!»
Очень старая истина. Старше людей с гномами.
Грозный человечий меч и не менее грозная гномья секира.
Тени часто бывают умнее хозяев. Они-то сразу поняли, в чем состоит поединок, что нужно защищать в таком бою, кого считать врагом, а кого другом.
Двое на страже мира людей и гномов.
Против любых козней.
За жизнь.
Уходящий Якш не обернулся. Он лишь на миг сбился с шага, заслышав волшебный звон скрестившегося оружия.
«Я отвечаю за…»
Якш не остановился. Он за это уже не отвечал.
Король Джеральд все видел и понял.
Настоящим королям должно понимать такое.
Он промолчал.
Королям, если они и в самом деле короли, короли по духу, а не по названию, всегда ведомо, когда не следует нарушать тишину.
Тишина несла мир.
Мир, словно новорожденный, лежал на ладонях этих двоих.
Его покой хранила яростная ясность юной владыки и суровая честь олбарийского лучника Фицджеральда.
А прочий галдеж вокруг не имел никакого значения.
«Я отвечаю за…»
В звоне скрестившегося оружия блестело древнее золото.
* * *
— Из всех поединков, что я когда-либо видел, этот — прекраснейший, — сам себе под нос пробормотал наставник «безбородого безумца».
— Поединок? — переспросил стоящий рядом ученик-предатель. — О чем вы, учитель?
— Да вот об этих двоих, — наставник кивнул в сторону замерших друг напротив друга Гуннхильд Эренхафт и Тэда Фицджеральда.
— Об этих? — Шарц улыбнулся и покачал головой. — Какой же это поединок, учитель?
— Ты так быстро позабыл мои наставления? — притворно нахмурился тайный глава секретной службы. — Поединок не обязательно ведется при помощи оружия. Уж кажется, это ты должен был как следует усвоить! Сам только этим и занимался.
— Верно, наставник. Вот только… в поединке всегда кто-то побеждает, а кто-то проигрывает. А если… если выигрывают оба, то это уже не поединок. Это… наверное, это танец, наставник.
— Хочешь сказать… эти двое… танцуют?
— Хочу. Быть может, именно потому, что сам только этим и занимался. А поединки мне давно обрыдли.
* * *
— Вы посмотрите только, что этот проклятый гном себе позволяет! — возмущенно прошипел сэр Бреттен, молодой расфуфыренный рыцарь, глядя на то, как изящно мерзавец Якш отыгрывает свою партию в переговорах.
Сэра рыцаря просто трясло от возмущения.
«Да этот ничтожный властелин кучки дурно пахнущих сородичей в ногах у Джеральда валяться должен! Да и у остальных людей — тоже!»
Про себя сэр Бреттен всегда называл короля просто Джеральдом, быть может, потому, что никогда бы не посмел сделать этого вслух. Или же наоборот — от всей души надеялся, что это когда-либо произойдет? Кто знает…
Впрочем, он чуть было не осмелился на иное.
Когда Якш небрежным жестом швырнул возвращенную корону себе под ноги, душа рыцаря вскипела от возмущения, а рука сама потянулась к мечу.
И в тот же миг его пронзило нечто куда более острое, чем его фамильный меч.
Взглядов такой силы в природе попросту не бывает, но именно таким взглядом пронзил его Джеральд, король Олбарийский. Пронзил. Пригвоздил к земле. Какой уж тут меч… рука сама разжалась.
— Джеральд… — задыхаясь, прохрипел несчастный рыцарь, в первый и единственный раз осмеливаясь так именовать своего законного монарха, и потерял сознание.
Как установили подоспевшие лекари, парадное одеяние господина рыцаря было чересчур жарким и тяжелым, вследствие чего и приключился обморок. Досадное недоразумение, не более. Его быстро привели в чувство, он никому ничего не сказал, да и что, собственно, он мог поведать?
Вот только с тех пор он и в мыслях своих никогда не осмеливался именовать короля просто Джеральд.
* * *
Бывший Владыка всех гномов Петрии, Якш, размашисто и гордо шагал по человечьей дороге, по запретной олбарийской земле, которая перестала быть запретной, но оттого не сделалась обыденной, не стала менее загадочной и необычной.
«Олбария!»
Якш шагал гак, будто он сам себе шарт, а перед ним катилась гонимая подобранной грязной палкой Великая Корона. Символ векового владычества превратился в колесо. Святотатство? Ну что вы! Вовсе нет. Колесо еще древнее. Глупой короне до него еще катиться и катиться. Вот только катится она скверно.
Великая Петрийская Корона, древнейший символ гномских владык, оказалась не таким уж хорошим колесом. По правде говоря, хуже некуда было колесо. Мастерам, которые ее сотворили, вероятно, просто в голову не пришло, что когда-нибудь их творение будет использоваться подобным образом. Не то они бы бесспорно что-нибудь придумали, а так… Очень скоро Якш замучился ее катить.
«Толку так стараться, все равно ведь никто уже не смотрит!» — мелькнуло у Якша, и он, подняв корону, взвесил ее в руке, последний раз полюбовался чудной игрой драгоценных камней и с маху зашвырнул в густые зеленые кусты.
И в самом деле — ну зачем какая-то там корона, пусть даже и самая расчудесная, одинокому страннику, гонимому ветром, бродяге, что в отличие от короля или там владыки волен делать со своей жизнью, что ему только в голову взбредет.
Якшу не нужна была корона. Ему было нужно что-то другое. Оставалось понять — что?
* * *
«И как это лорд-канцлер угадал, в каком именно месте он ее выбросит? — держась за раскалывающуюся от боли голову, думал тайный агент секретной службы Олбарии, которому означенная корона прилетела прямиком в лоб. — Надо было поверить Его Светлости и залечь чуть в стороне! — соображал агент, осторожно ощупывая лоб, дабы убедиться, что он все еще существует и не пробит проклятущей гномской драгоценностью насквозь. — Хорошо хоть, по касательной задело, а то бы и впрямь насмерть, вот смеху было бы! Впрочем, ребята и так засмеют… от такого удара не то что шишка или там рог, от такого удара другая такая корона на лбу выскочит, не иначе…»
Тайный агент не стал любоваться игрой света на восхитительных подгорных камнях, а просто засунул корону в мешок.
Вот и все. Можно возвращаться. Он свое задание выполнил. Дальше бывшего владыку будут охранять другие. Остается надеяться, что при себе у Якша не слишком много тяжелых и твердых предметов, иначе просто жаль ребят…
Тяжелая рука у подгорного владыки. Истинно гномская, иначе и не скажешь, чтоб его…
Нет, ну как же вышагивает, мерзавец… будто по своей земле топает. Да нет, не по земле даже. По своему дворцу. Он как бы одевается во все, что его окружает. Надевает эту дорогу, как сапоги, накидывает этот лес на плечи, словно плащ, и надвигает на голову небосвод, словно огромный гномский капюшон.
