Н-дааа. А ведь сегодня мне полагалось нажать травы для коня и хорошенько почистить его скребницей, сходить в лес за ягодами, наварить варенья (Виктредис мне уже плешь проел своими воспоминаниями о дивном черничном варенье его покойной матушки), заштопать рабочую тогу магистра, наведаться на городской рынок, состряпать обед и ужин, прибраться в доме, накопать мандрагоры…
Как видите, день мой был насыщен событиями до предела, но интереса для посторонних они не представляли никакого.
Погруженная в тяжелые раздумья о грядущих перспективах, я вернулась в дом с огурцами и пучком зелени. На кухне все бурлило, шкварчало и дымилось. Я присела за стол и задумчиво надкусила огурец, тщетно пытаясь найти в глубинах своей души радость от кратковременной передышки.
Огурец сочно хрустнул, и я замычала, схватившись за челюсть. Как же меня угораздило забыть, что вчера вечером у меня разболелся зуб?!! Вот почему я проснулась в таком паршивом настроении!
-Пропади ты пропадом! – тоскливо сказала я сама себе.
Тупая боль уже начинала ворочаться где-то в висках, заныл затылок и задергался глаз.
Похоже, дело обстояло куда запущеннее, чем показалось мне с вечера.
Я посмотрела, что творится под крышкой сковороды, отставила чайник на край плиты и вышла из кухни. Надкушенный огурец остался лежать среди стола.
…В лаборатории магистра Виктредиса витал устойчивый запах аммиака, сиречь нашатырю. Я, как человек опытный, вдохнула лабораторный смрад всей грудью и привычно закашлялась. От рези в носу даже зубная боль стала тише. Зато второй вдох прошел без последствий. Все-таки я провела в подобных мерзких местах не один год и знала, что организм следует приспосабливать сразу, а не постепенно.
Нужная колбочка нашлась сразу. Как-то мне уже доводилось пользоваться ее содержимым, когда я ошпарила ногу крутым кипятком. Экстракт снежной ягоды сразу же вызывал онемение и ослаблял боль. После этого можно было делать все что угодно, хоть ампутацию.
На вкус он был отвратителен. Что-то вроде прогорклого масла с примесью половой тряпки.
Я немного подождала, пока десны заледенеют, а потом с облегчением выплюнула мерзкий декокт за окно. К своей досаде я обнаружила, что экстракт подействовал не только на зубы – у меня полностью онемел язык. Глупо было не подумать об этом заранее. Я попыталась издать какой-либо звук и в отчаянии замычала. Походило на то, что еще пару часов мне придется побыть немой.
Выходило, что главную глупость на сегодня я уже совершила. Теперь следовало прибрать все так, чтобы Виктредис ничего не заметил. То, что я внезапно лишилась дара речи, вряд ли привлекло бы его внимание, а вернее – еще бы и порадовало.
Расставляя колбы в полагающемся порядке, я вдруг заметила листок на краю стола. Там было что-то написано, причем в довольно значительном количестве. Даже издали было заметно, что строчки расползлись вкривь и вкось, буквы были самой разнообразной величины, а наклон их весьма произволен. Я с полной уверенностью могла сказать, что это дело не моих рук. Без ложной скромности признаюсь, что мой почерк мог бы стать предметом гордости любого лиценциата или богослова.
Странно.
Давным-давно, когда я появилась в этом доме, Виктредис случайно выяснил, что я умею писать и читать ничуть не хуже его самого, и больше не прикасался к перу. Теперь, когда в его голову приходила мысль, которая заслуживала увековечивания на бумаге, чародей приходил на кухню или огород, и просил меня подойти в библиотеку. Я покорно кивала головой, оставляла недомытую посуду или недовсполотую грядку и следовала за патроном. Мне полагалось понимать, что светлые мысли являются предметом весьма деликатным и мимолетным. Вот они есть, а вот – фьють! – и нет их. Посуда и грядки могли подождать. Они почему-то никогда «фьють» не делают.
К счастью идеи в голову к Виктредису приходили не столь часто, чтобы всерьез дезорганизовать ведение домашнего хозяйства.
Короче говоря, все рукописи в этом доме, включая списки необходимых покупок и этикетки на микстурах, вышли из-под моей руки.
Итак, я с некоторым недоумением взяла листок и вгляделась в эти ужаснейшие каракули, которые даже клинописью назвать было нельзя.
«Милая Каррен!» – с таких слов начиналось письмо – а это, вне всякого сомнения, было именно оно.
Я в полнейшей растерянности почесала макушку, при этом намертво запутавшись в своих собственных волосах. Это меня звали Каррен, Каррен Глимминс, точнее говоря. Но эпитет «милая», употребленный в связи с моим именем как-то сбивал с толку. Я, конечно, подозревала, что Виктредис что-то там про меня думает, отмечает и запоминает, но чтобы это вылилось в слова «милая Каррен»!..
С этой мыслью я уселась на столе, и принялась расшифровывать это поразительное послание. Упоминание моей персоны в первой строчке письма давало мне право на чтение, насколько я могла судить.
Итак, в нем говорилось следующее:
«Милая Каррен!
Я не знаю, зачем пишу это письмо. Собственно говоря, оно ничего не меняет и ничего не прояснит. Я давно все решил и лишь ждал того переломного момента, который наконец подтолкнет меня сказать: «Так больше нельзя!»
Много лет я терпел, ломал свою жизнь в угоду какому-то мифическому закону, но чувствовал, что в один прекрасный миг все обрушится. И вот этот миг настал! Я покидаю этот городишко, мелких людей, его населяющих, и мой ограниченный, скучный мирок. Мечта победила серые будни, хотя ей для этого понадобился не один год. Я уезжаю прочь, чтобы увидеть новые горизонты, вдохнуть воздух свободы! Сколько можно бояться, унижаться и страдать?!! Ни один человек не заслуживает того, чтобы умирать заживо в этом захолустье и я не худший из чародеев! И, в этот миг торжества свободы духа, меня гнетет лишь мысль о том, что я оставляю этот город на произвол судьбы. Быть может, это низко и подло, но больше я не могу терпеть. Это не мое призвание и я честен пред самим собой. Вы и сами видели, что за жизнь здесь. Рутина и болото из коклюша, свинки, стригущего лишая и лошадиного сапа. Я измотан и опустошен.
На вас наверняка обрушится гнев Лиги, простите меня за это. Я знаю сколь шатко и уязвимо ваше положение. Вы славная девушка, работящая и порядочная, хотя и скованны узкими рамками своего мировоззрения. Нельзя ожидать полного понимания в данной ситуации от девицы вашего сословия. Я знаю, что поступаю недостойно и низко с вашей точки зрения. Не буду спорить, чтобы не тратить попусту свое красноречие и время.
Прощайте, думаю (и надеюсь), мы больше с вами не встретимся.
Виктредис, магистр ІІ степени.»
