Святослав Логинов - Родница

Сразу вспомнился дурной сон, громкий смех и плеск воды. Может, и вправду ночью, пока роса не пала, приходила пьяная компания с бесстыжими девицами, плескалась водой, а может, и гаже вытворяла что, а он проспал и не слышал.

Пётр набрал воды, но пить из горсти, как привык за последние месяцы, не стал. Понес ведро в келью, кипятить.

Вода вскипела, но Пётр и чаю пить не стал, как был голодный, собрал инструмент и отправился на работу.

Давешний старик говорил, что концы у бревен надо бы просмолить, а то загниют во влажной земле. Вар развести горячей соляркой и мочальным квачем как следует промазать основания бревен. Ничего такого у Петра не было, да и не хотелось у источника вонь разводить. А теперь и вовсе самая мысль о смолении стала противной. Пусть черти в аду смолой мажут, а тут с Божьей помощью и так постоит.

Оказалось, что бревно стоймя стоять не желает. Оно заваливалось на сторону и норовило вывернуться из ямы. Пока его держишь двумя руками, так оно ровно стоит, а чуть отпустишь, чтобы взяться за лопату, так его и перекосило. Поневоле пожалеешь о предложенной дедом помощи. Пётр вздохнул и вновь принялся сражаться с непокорным бревном. Вспомнилось поучение, что слыхал в молодые годы: «С бревном не дерись, ты его сломаешь – ничего хорошего не будет, оно тебя сломает – тоже хорошего не будет».

Наконец придумал, как быть. Натаскал к яме выкопанные камни, установил бревно ровно и ногой посбрасывал камни в яму, заклинив бревно. Потом засыпал вокруг землей и как следует притоптал. Бревно встало хлипко, качалось, если нажать посильнее, но не падало. Ничего, когда с другими бревнами сцепится, будет прочно.

«Строишь дом на песке, – шепнул лукавый, – будет ветер, и повалится». Но Пётр отмахнулся от несвоевременной мысли. Дьявол – ловкий богослов и любит цитировать Писание. Искусительные мысли слушать, так и вовсе ничего делать не надо: пусть тянется, как от века заведено.

Оказалось, что камней, которых было так много, пока вытаскивал их из ям, остро не хватает для того, чтобы эту же яму ими бутить. Пётр попробовал расколоть валун, который они со стариком выволокли наружу, но ничего, кроме мелкой крошки, не получалось. Пошел искать камни по округе, но тоже толку не добился. Вроде бы и камней много, но все не того калибра. Или глыбы, какие не то чтобы поднять, катить не можно, или сущая мелочь. А когда, отыскав пару подходящих камушков, вернулся к недостроенной купальне, увидал первых посетителей. Богомольцами их назвать было трудновато, именно посетители или экскурсанты, других слов нет. Двое парней и девица в шортиках и топике на голое тело.

Девица смотрела в купель, презрительно выпятив губу.

– Говорили, вода чистая, а она вон какая мутная. И символ этот фаллический торчит.

Один из парней подошел к столбу, качнул, сильно накренив. Хорошо хоть, вовсе не выворотил. Ломать-то, оно не строить.

Пётр бросил принесенный камень, молча принялся поправлять попорченное. Парень отвернулся, словно он тут ни при чем. Девица погремела кроссовкой по рифленому железу, потом отошла, набросив на лицо скучающее выражение. Парни направились вслед за ней. Потусовались у криницы и, наконец, не попив воды и не вымыв физиономий, убрались с глаз долой.

И ради этих стараться…

Пётр вернулся в келейку и встал на молитву, смиряя прилив раздражения и гордыни. А столб так и остался стоять одиноко, в этот день Пётр уже за стройку не брался.

Келья досталась Петру от прошлого схимника. Избушка об одном оконце, что смотрело в сторону источника. Рядом часовня – не часовня, а, скорее, шатровый навес, без пола и стен. Навес прикрывал пару новодельных икон, которые тем не менее святотатцы умудрялись чуть не ежегодно воровать. Пётр пробовал прибивать образа гвоздями – так их вместе с гвоздями уносили, выдрав фомкой с законного места. Вот и гадай, зачем такой образ похитителю нужен? Молиться перед ним нельзя, после того как он такое надругательство претерпел. Не понимал этого Пётр, и любви к людям непонимание не добавляло.

В келье были мазаная печка, топчан для спанья, образа в углу (эти покамест никто не воровал) и стол, за которым Пётр трапезничал и там же читал Евангелие. Топчан был покрыт тюфяком, набитым сеном. Сено ежегодно обновлялось, и первое время Петру было неудобно лежать, сильный запах сухой травы тревожил по ночам и будоражил фантазию.

Ночью спал плохо, неосознанно прислушиваясь к внешним шумам. И дождался-таки, проснувшись в то самое мгновение, когда звонкий хохот взбудоражил мирное течение ночи.

Поднялся, не зажигая света, приник к окошку.

Июльская ночь уже темна, но не настолько, чтобы ничего не разбирать окрест. Небо светлое, на каком лишь самые крупные звезды обозначены, на фоне неба вырисовываются контуры деревьев, да и на земле всякая мелочь как бы видна, хотя и ускользает от внимательного взора. За эту обманность не любил Пётр летнюю ночь. Как мог, загораживался занавесками, палил перед образами лампаду, а на улицу старался не выходить и не смотреть. А то ведь иной раз такое помститься может, что хуже искусительного сна.

Но на этот раз, осознав себя, Пётр сразу поднялся и приник к оконцу, стараясь углядеть, что происходит возле источника. Не иначе вчерашние девка и парни явились покуражиться над святым местом.

В смутной полутьме июльской ночи Пётр различил белую фигуру возле криницы.

Да что ж это такое! Ведь они, мерзавцы, вздумали прямо в роднике купаться, да еще нагишом!..

Пётр одернул подрясник и, как был босиком, поспешил к источнику, чтобы шугануть хулиганов, вздумавших устроить ночной дебош. В минуту гнева он не подумал даже, что двое парней, не взирая на его иноческий чин, могут отметелить так, что придется собирать вышибленные зубы по всей Ильинской поляне. Жалел только, что палки не взял, проучить нечестивцев, аки Аарон жезлом железным.

Парней нигде не было видно, а голая девка сидела на краешке сруба и болтала ногами в ледяной воде.

– Ты что ж тут паскудство творишь? – возгласил Пётр, воздев руку гневным жестом, не то собираясь ударить, не то начавши проклинать негодницу.

Девка засмеялась громко и обидно, наклонилась над темной гладью и, зачерпнув полную пригоршню воды, плеснула в лицо Петру. И, не распрямляясь, клубком скатилась в криницу.

Плеск – и тишина. Вода мгновенно успокоилась, уподобившись черному стеклу. Пётр шагнул вперед, ухватился за край сруба, приготовившись, когда девка вынырнет, ухватить ее за волосья, выволочь наружу и… А что – и?.. Была бы палка, перепаял бы по заднице, чтобы думала в следующий раз. А так, рукой ее по голому, что ли?

Время шло, из темной глубины никто не выныривал. Хотя какая там глубина? Метра нет, и захочешь не потонешь.