Волы перестали мычать, кусты немного еще потрещали, и наступила тишина, тягучая, тревожная. А потом со всех сторон послышалось шуршание, точно легким ветерком гоняло по склону ворох опавших листьев. Что-то маленькое сползло в ложбину, добралось до скованного страхом человека. Он затаил дыхание и мысленно повторил несколько раз: «Чур меня, мое место свято!» Что-то холодное, длинное и узкое вползло нанего, задержалось на миг на спине, соскользнуло на землю и тихо зашипело, словно призывая напомощь. В ложбину спустилось еще несколько змей. Чумак почувствовал, как по его шее заскользила толстая и короткая, наверное, змея-куцехвостка, заелозила, будто протирала своей жесткой кожей мягкую человеческую перед тем, какукусить, но видимо передумала и поползла под рубашку на спину, потом вернулась на шею, куда уже взобралась другая змея. Они переплелись и зашипели, то ли радуясь встрече, то ли пугая друг друга. К ним присоединились третья, четвертая, пятая … Вскоре змей наползло в ложбину так много, что чумак не мог вздохнуть под их тяжестью. Впрочем, если бы не запах прелых листьев, то решил бы, что не дышит вовсе. Он лежал похороненный под змеями, которые, казалось, сползлись сюда со всей степи, а они шипели, шипели…
Вроде бы неоткуда здесь взяться петуху, но кукареканье, звонкое и задорное, прокатилось по степи. Змеи замерли, будто прислушались, а потом зашипели громче и забились, точно им прищемили хвосты. Сперва чумак подумал, что они дерутся между собой, но вскоре почувствовал, что дышать ему становится легче: гады уползали. Когда петух пропел во второй раз, последняя змея, выскользнув из-под рубашки чумака, торопливо выбралась из ложбины.
Чумак долго лежал не шевелясь, затем открыл глаза и осторожно, в несколько коротких движений, повернул голову. Шатер над его головой посерел и распался на отдельные ветки и листья, причем листья казались пожухшими. Чумаку подумалось, что и сам он пожух, хотя тело было влажным и липким, точно гады обтерли об него слизь с себя. Выбравшись из ложбины, он пополз вниз по склону.
Солнце еще не взошло, но уже было светло. Волы лениво щипали траву, а комолый, фыркая, пил воду из ручья. Они даже не обратили внимания на человека, обогнувшего их.
– Где тебя черти носят?!
Чумак испуганно вздрогнул, медленно обернулся и увидел обозного вожака, который гневно накручивал длинный желтоватый ус на скрюченный указательный палец.
– Костер потух, волы в мыле и крови – ты что, всю ночь по кустам их гонял?! Ах, ты… – Вожак вдруг дернул ус, будто хотел вырвать его, и удивленно уставился на голову молодого чумака. – Так-так… – понимающе произнес он и смотал с пальца ус. – Ты иди поспи, а кулеш я сам сготовлю.
– Не хочу, – буркнул молодой и пошел к роднику.
Вода была студеной, а на вкус – не оторвешься. Заныли зубы, и чумак отпал от родника, перевел дух. Наклоняясь к воде по-новой, увидел свое отражение и поразился тому, что волосы от темени ко лбу будто выстригли, оголив белую кожу. Дотронулся: нет, не выстригли, вырвал одну волосину. Она была белой.
Подойдя к своему возу, он сел на землю, прислонившись спиной к заднему колесу, пахнущему дегтем. Напарник уже проснулся, но вставать не собирался, кряхтел и ворочался. Громко чихнув, он задал вопрос, который молодой чумак не расслышал, потому что неотрывно смотрел на каменную бабу на вершине кургана. Первые солнечные лучи выкрасили ее в багряный цвет, точно облили молодой кровью, горячей, испаряющейся, образующей вокруг бабы золотисто-красный ореол дивной красоты, который манил рассмотреть его вблизи.
– Ты куда? – окликнул вожак, помешивая деревянной ложкой варево в котле.
– Туда, – не оглядываясь, махнул молодой чумак в сторону кургана.
– Не долго, скоро снедать будем.
Молодой чумак ничего больше не сказал, побежал быстрее. Поднявшись на вершинукургана, он не увидел ореола, как будто баба всосалаего оспинами, а серо-желтая безглазая, безносая и безухая голова ее словно бы отворачивалась от человека, боясь встретиться с ним взглядом. Чумак медленно ходил вокруг нее, а она незаметно отворачивалась. Он неожиданнодаже длясамого себя рванулся вперед – и заметил, какгромоздкий, вросший в землю истукан началповорачиваться, понял, наверное, что неуспеет, и, скрипнув жалобнокамнем окамень, затих смиренно. Отворачивалась бабапотому, что не хотела показывать нож, который торчал в ней, вогнанный глубоко, даже резная деревянная рукоятка влезла наполовину ипокрылась чем-то бурым и рыхлым, похожим на ржавчину. Чумак перекрестил себя, затем – рукоятку и опрометью кинулся к табору.
