— Эта греховница Вейнтас давно знаменита своими похождениями! Не вызывает сомнения ее нечистая душа. Церковь закрывала глаза на ее похождения лишь из милосердия, надеялись мы, что она отринет зло и вернется ко свету. Но это не произошло, — архиепископ казался искренне опечаленным.
— Но факты-то? — не унимался Галент.
— Ведение дел с язычниками…
— Как и Совет Города, не только Вейнтас торгует с дикарями.
— Она не только торгует дарами металла, но продала душу свою! — вскричал Астрелий.
— О да, это конечно веско! — не удержался Галент и откровенно хохотнул.
Стоящие вокруг него люди расступились, словно приглашая опального к алтарю. Галент остался на месте, ему приятней было находиться под защитой теней, которые обитали в нишах со статуями святых и мучеников. Как много за все время Церковь создала святых, а мучеников и того больше, но все равно организация не сохранила святость начала времен. Тени в нишах и того чище будут, чем Астрелий на кафедре.
"Вот уж душегуб из душегубов" — мелькнула мысль у Галента и высказался: — Но суд будет признавать только факты. Сейчас же вы, архиепископ, занимаетесь тем, извините, что распространяете сплетни. А это грех, как вы утверждали на прошлой проповеди.
— Не думаешь ли ты, Галент, что можешь судить меня? Меня, которому сам Пресветлый даровал право судить паству неразумную?! — пророкотал архиепископ.
Стоящие поодаль плечистые боевые братья, его личные телохранители подобрались и уставились на своего начальника. Трепать ли эту тряпку или повременить? Галент не боялся, что они начнут пересчитывать его кости, слишком много людей, которые желают уничтожить Астрелия. Они используют этот акт немотивированной жестокости, чтобы сместить его.
Астрелий дождется конца проповеди, дождется, когда все собравшиеся разбредутся по своим епархиям. И вот тогда, его гнев падет на опального монаха! Но то будет не гнев физический, а гнев суда. Убийство, которое пытались повесить на монаха, сыграло Галенту на руку. Его стали бояться! Шутка ли, убить двух жрецов и их слуг.
— О, смею ли я судить судию? Мой грех гордости не столь вопиющ. Я лишь испрашиваю ваших разъяснений, мудрый, — Галент поклонился, но его жест был столь театрален, что никто не поверил ему, — я хочу знать, в чем на самом деле провинилась эта женщина. Только и всего.
— Что ж, внимай тогда, сын мой. Асани Вейнтас имела сношения с предателем рода людского, демона в человеческом обличии. Она пыталась помочь ему скрыться!
— Развейте мои заблуждения, мудрейший! — чуть ли не плача, вскричал Галент и рухнул на колени. — Они гложут меня изнутри! Я не могу молчать! Слухи, которыми делятся меж собой наши наставники, — на этой фразе многие в Соборе вздрогнули, — утверждают, что никто не видел, была та женщина госпожой Вейнтас или нет. Да и женщина ли то была?! Мой разум поглощает отчаяние!
— Успокойся, сын! — негромко протянул Астрелий, лихорадочно пытаясь выдумать ответ. — Тебе не зачем волноваться. Слухи или нет, но никто иной, кроме как Вейнтас не мог обеспечить предателя техникой и оружием…
— Но он-то был механистом, — ехидничая, заметил Галент.
— Что с того, ни один человек не сможет за столь короткую жизнь произвести так много оружия. Один человек не способен создать орудие разрушения равное паровому танку!
— Вы же утверждаете, что Феррат не человек, а демон в обличье мирной овцы.
Астрелий посуровел, но промолчал.
— Можно потрясти любого механиста, у них в запасниках обязательно будет храниться сотня другая стволов, — размышлял Галент. — Особенно у тех, кто не сотрудничает с цеховиками. А Феррат был свободным человеком и часто конфликтовал с мастеровыми улицы Железа.
— Но целый танк!
— А пулемет, останки которого обнаружились в особняке Вейнтас. Если вы утверждаете, что они сотрудничали, то та установка была произведена Ферратом. А что утверждают специалисты? — Галент прищурился.
— Что? — буркнул Астрелий.
— А они утверждают, что это устройство не могло существовать в реальности. Как и голем, впрочем.
— Это и говорит…
— Но не говорит о ереси госпожи Вейнтас!
— Она пользовалась услугами еретика! Разве это не есть грех?! — заорал Астрелий.
Его лицо раскраснелось, а руки, которые он упер в кафедру, затряслись от гнева. Он больше не походил на отца Церкви, выходки Галента вывели его из себя. Монах добивался этого, стоит разозлить оппонента и из его действий исчезнет логика, точный расчет.
— Покаяние, штраф — таково наказание за столь незначительный грех. Не мне вам напоминать строчки писания, мудрейший Астрелий, — Галент поклонился опять.
— Довольно!
Архиепископ поднял руку, призывая к тишине, но в зале и так все молчали. Перебранка монаха и одного из виднейших отцов не каждодневное событие, епископам будет что обсудить после церемонии.
— Довольно, — спокойнее повторил Астрелий, — хватит нам ссориться. Я собрал вас затем, чтобы мы объединили свои силы, а не для того, чтобы размежевание епархий усиливалось.
"Вот хитрый лис, точно будет использовать проступок того механиста, чтобы упрочить свою власть" — подумал Галент и оперся плечом на статуи.
Святому было все равно, а у монаха уже разболелись ноги. Холодный пол, сквозняки и обязательные сандалии — преотвратительное сочетание, высасывающие силы у каждого собравшегося.
Может быть, Кафедральный Собор и задумывался с расчетом на то, что его молящиеся будут падать ниц от усталости во время церемоний? Отцы-то обязательно будут объявлять то снисхождением благодати. Галент знал хитрые приемчики, которыми пользовалась его организация, чтобы влиять на умы собравшихся.
Дивные витражи Собора и сейчас в пасмурный день наполняли зал причудливыми мистическими цветами. Галент, конечно же, стоял в темной стороне, что ясно указывало на его статус. Опала есть опала, но для него это было сродни медали за доблесть. Но сложно было сохранять достоинство, когда холод пробирает тебя до костей?
Монахи на церемониях облачались в самое настоящее рванье, что должно было символизировать смирение и готовность переживать трудности. Галент же думал, что это делалось специально для уничтожения личности служителя культа. Либо он превратится в забитую собаку, либо в бешеного пса, алчущего власть. Естественно зимние холода вымораживали мраморно-каменную залу Собора, превращая его в темницу для тела и разрушитель духа. Ведь могли же механисты провести в Собор хорошее отопление, но Церковь отказалась. То, дескать, роскошь!
"Да уж, роскошь. Эти-то…" — мыслил монах, поглядывая на епископов, — "эти-то одеты не в пример лучше меня, эти мантии из козлиной шерсти такие теплые, а красные сапожки должны защитить славные ножки святых отцов"
