Одна из смотревших в алтарь вздрогнула и сильнее натянула капюшон.
— Бесплодная затея, — сказала она, — они сильнее, чем мы. И здесь, и в своей стране.
— Тогда… Нам остается стать сильнее, чем они, — ответила первая женщина.
Слушали ее, молча ожидая продолжения.
— Я принесу эту жертву, — продолжила она. — Я одна. Они хотят разъединить мир людей, мы же стремимся приблизить его к Покоям Света. Если они забросили туда одного из своих, мы сделаем то же. Иначе не победить.
Один за другим все склоняли головы. Все, кроме светловолосого мужчины. Он положил руку ей на плечо и сказал:
— Ты не будешь одна.
С этим тоже согласились молча. Тишина, не выдержав напряжения, эхом заметалась внутри развалин города, мрачного и пустынного, среди призрачных стен и видений былого величия. Всюду на улицах завывал сильный ветер, разбиваясь о камни, песчинка за песчинкой разрушая на стенах древние фрески. Там, где стены подходили к берегу, где невидимое лезвие обрезало руины, тень древнего города отражалась в волнах. Тень города, память о котором однажды… не на время спряталась в море, а ушла навсегда.
Звезды смотрели с небес. Семь огней, расположенных кольцом, освещали обсидиановый алтарь. В его черной глубине все еще виднелось каменное кольцо на далеком северном холме. Горели факелы, зажженные свитой принца. Горели и уходили в никуда, вместе с воинами скрываясь из виду.
1
Когда зиму сменила весна и деревенская диакониса затянула обедню в честь свидетельства святой Теклы — о чуде и вознесении блаженного Дайсана, пришло время готовить лодки к летним рейдам.
Алан осенью просмолил отцовскую барку и теперь, забравшись под нее, осматривал днище. Старое судно хорошо перенесло зиму, но одна доска прогнила. Он прикрепил новую с помощью деревянного гвоздя, зашпаклевал щели овечьей шерстью, пропитанной жиром и смолой. Лодка была в порядке. После Святой Недели отец загрузит ее кувшинами с маслом и железом, добытым на местных карьерах и докованным в деревенских мастерских.
Но Алан с ним не поедет, хотя не раз просил об этом. Он выбрался из-под лодки и прислушался к смеху, доносившемуся с вымола, откуда начиналась дорога в деревню. Вытер руки рогожкой и стал ждать отца, разговаривавшего с другими купцами из Осны.
— Пошли, сынок, — сказал старый Генрих, осмотрев их суденышко. — Твоя тетушка приготовила отличный обед, а когда прозвонят к вечерне, все мы помолимся о хорошей погоде.
Домой шли молча. Генрих был широкоплечим кряжистым мужчиной невысокого роста, с волосами, подернутыми сединой. Большую часть года он проводил в разъездах по портовым поселениям вдоль побережья, зимой же отдыхал у своей сестрицы Белы, занимаясь плотницким делом. Он говорил мало, голос его был тих в отличие от голоса сестрицы, которая, как шутили односельчане, одним окриком останавливала скачущую лошадь.
Волосы Алана были темнее, чем у отца, и он был выше ростом, да что там, он был долговяз и обещал вырасти еще. Обычно юноша не знал, что сказать отцу, но сегодня тема для разговора была. Идя с ним вдвоем по песчаной дороге, Алан еще раз попытался уломать отца взять его с собой.
— Юлиан плавал с тобой, когда ему исполнилось шестнадцать. Даже до того, как год пробыл на графской службе! Почему я не могу?
— Это невозможно. Когда ты еще был младенцем, едва пришедшим в этот мир, я обещал диаконисе из Лаваса, что посвящу тебя церкви. Только после этого она разрешила мне воспитывать тебя.
— Если я должен принять постриг и провести остаток дней в стенах монастыря, почему не могу хоть раз поехать с тобой и повидать мир? Не хочу я становиться таким, как брат Гиллес.
— Брат Гиллес хороший человек, — резко ответил Генрих.
— Хороший. Но с семи лет живя в монастыре, ни разу не высунул носа за его пределы! Ты меня к этому принуждаешь? Один только год с тобой — и у меня будет о чем вспомнить.
— Гиллес и вся монастырская братия довольны своей жизнью.
— Я не брат Гиллес!
— Мы об этом уже говорили, Алан. И не раз. Ты достиг возраста, в котором обещан церкви. Все будет по воле Господа и Владычицы. Не нам с тобой об этом судить.
Глядя на отца, Алан понял, что тот не намерен продолжать спор. Разозленный, он быстро пошел, оставив отца позади, хотя и знал, что поступает грубо. Один только год! Один год, чтобы увидеть другие поселки и поговорить с людьми из других городов. Посмотреть страны, о которых диакониса рассказывала, когда обучала их грамоте, и о которых он сам читал в житиях святых и странствующих монахов, несших Святое Слово Единства в варварские земли. Неужто он просит о многом? Он пересек скотный двор, и, когда подходил к дому тетушки Белы, настроение совершенно испортилось.
Тетушка Бела на огороде возилась с недавно посаженными петрушкой и укропом. Она выпрямилась, взглядом смерив его с головы до ног, и кивнула:
— Перед едой принеси воды.
— Сегодня очередь Юлиана.
— Юлиан штопает парус. Прошу не перечить мне, малыш. Делай, как сказано, и не спорь с отцом. Сам знаешь; он самый упрямый человек в деревне.
— Он мне не отец! — воскликнул Алан.
И тут же получил увесистую пощечину рукой, тридцать лет месившей тесто и рубившей дрова. Красный след на щеке был весомым аргументом в пользу молчания.
— Никогда не говори так о человеке, который тебя выкормил. А теперь иди!
Он пошел, потому что никто никогда не спорил с тетушкой Белой, старшей сестрой купца Генриха и матерью восьмерых детей, из которых целых пятеро сумели выжить и вырасти.
За ужином Алан молчал и молча пошел к вечерне. Светила полная луна, и ее бледный свет пробивался сквозь прозрачные стекла. Купцы и домовладельцы Осны приобрели их для своего храма. Свечи и лунный свет позволяли видеть стены, расписанные фресками по мотивам жизни блаженного Дайсана и деяний славных святых и мучеников.
Диакониса подняла руки в благословляющем жесте и начала полагавшийся обрядом гимн:
— Благословенна будь, Страна Матери и Отца Жизни, и да звучит Святое Слово в Кольце Единства ныне, присно и во веки веков.
— Аминь, — пронеслось в толпе.
— В мире Господу и Владычице помолимся.
— Кирие элейсон. Господи, помилуй. — Он сложил руки и попытался сосредоточиться на мессе.
Диакониса по порядку обходила изображенные символы жизни и служения преподобного Дайсана, несущего верным Святое Слово, дарованное ему благодатью Господа и Владычицы.
— Кирие элейсон. Владычица, помилуй.
Тусклая грубая позолота фигур на стенах светилась от пламени факелов. Блаженный Дайсан, увидевший в огненном свечении Круг Единства, Дайсан с последователями, отказавшимися преклонить колени перед даррийской императрицей Фессанией. Семь чудес, старательно изображенные художником. И наконец, умерший Дайсан в склепе, откуда через семь сфер был вознесен в Покои Света в тот час, когда его великая ученица Текла рыдала внизу, наполняя слезами священную чашу.
