Оба моря были полны опасностей — и богатств. Дети, играя, первые нашли в песке удивительные камни: непрозрачно-желтые или истемна золотые и лучистые, в грубой, как земля, корке или обкатанные морской водой. От обыкновенного камня они отличались те, что плавились и горели в огне, но благодаря своей тленности казались еще прекрасней. Рыба в соленой воде была крупнее, неповоротливей и сочнее той, что ловили они в лесных речушках. Женщины плели на нее сети, мужчины строили лодки, чтобы плавать за ней, и умели справляться с волной не хуже, чем с буйным речным течением.
Так прожили они полуоседло не один век, борясь с морем, то побеждая, то терпя поражение (гибли рыбаки, тонули дети), — когда именно с моря нашла на них пущая беда.
То были черные рыцари на черных лодках невиданной величины: страшный белый крест, похожий на паука с обрубленными лапами, был намалеван на доспехах и вышит на парусах, и резной человеческий лик с огромными глазами — наверное, чтобы корабль зорче видел морскую дорогу, — украшал нос флагмана. Чужие пленники со странным, почти янтарным цветом кожи и волос, и легконогие нездешние кони, и всякие сказочной красоты вещи, награбленные неведомо в каких краях, наполняли бездонную утробу их трюмов. И вот они ринулись, и захватили, и пожгли дотла прибрежные поселения; однако зайти в лес и оторваться от своих лодок боялись. А прибрежные жители только по видимости были робки: оправившись от первого удара, они сумели, заглубившись в лес, подманить рыцарей к себе то ли мехами, то ли сказочкой о блеске золотых чешуек в речном песке, кое-кого утопить в болотах и зыбучих песках, кой-кого одурманить тем зельем, которым смазывались их стрелы на пушного зверя, и к тому же пожечь пару-тройку больших лодок, на которых почти не осталось стражи. Воины леты были неважные, да в гневе упрямы, как бес, и неотступны. И вот, наконец, они отрезали всех рыцарей от их кораблей и обложили, как волки стадо, но опасались пока подойти вплотную — грозна, как и прежде, была сила их врагов, и кони их были так же свирепы, как хозяева. А случилось это на границе двух царств — дюны и леса.
Тогда рыцари, сбившись сами в комок, вытолкнули из своих рядов вовне чужеземных пленников, низкорослых, желтокожих и темноволосых; женщин с детьми на руках, мужчин, кривобоких и сутулых от сидения на веслах, скореженных непомерной работой стариков. Уже не на людей походили они, а на загнанных и отчаявшихся зверей, и пахло от них зверем и болезнью.
Увидя их, леты заколебались. Никак нельзя было достать рыцарей мечом или стрелой, минуя живое заграждение.
— Мы им же сделаем лучше, если убьем: они и так уже не живут, а мучаются, — стали говорить некоторые. — Да что говорить, сами хозяева их прикончат, едва поймут, что не удается их уловка.
— Нет закона убивать безвинных! — сказала в ответ старшая из Матерей. На ней была такая же куртка из бычьей кожи и на долгих седых волосах — такой же шлем, как у всех, и копье в руке; ибо жены летов воевали рядом со своими мужчинами. — Это стыд куда больший, чем пощадить врага и отпустить виноватого.
— Рыцари, уходя, ударят нам в спину, — сказал один из Отцов.
— Мертвые стыда не примут. Или ты боишься умереть?
— Больше того я боюсь, что они пойдут убивать и разорять других, и многие обольются из-за нашей доброты слезами и кровью.
— Тогда убей ты первый. Сначала свою душу, потом чужого ребенка, потом рыцаря, Этого ты хочешь?
Все войско летов прислушивалось к их спору. И всё чаще люди повторяли:
— Убить душу, дитя и только потом — панцирника. Нет, лучше самим погибнуть, а что до тех, кто не здесь — на то высшая воля. Разомкнем кольцо — и будь что будет!
Так бы они, верно, и сделали. Потому что вдруг из леса показался огромный змей, зелено-черный и с золотым венцом на голове. Глаза его мерцали, как вечерние лампады, и были окаймлены ресницами, а ход легок, силен и быстр, будто полет стрелы в сорок человеческих ростов. Перед его грудью песок тихо расступался, а за хвостом тянулась борозда, такая глубокая, что со дна ее были видны звезды небесные.
— Вот наш божественный прародитель шлет нам путь, по которому можно идти без стыда! — сказали Матери и первыми спустились в борозду.
Рыцари смотрели на них будто зачарованные, а леты почему-то были без страха, может быть, потому что издревле служили благой Змее в своих домах. Увидя, как они шагают вниз по сыпучему склону, пленники, решась, тоже попрыгали вниз — и священная дорога вместе с ее людьми исчезла навсегда из глаз тех, кто остался на этой земле.
Впрочем, и ступившие на нее первое время видели немногое. Идя за Змеем, они видели сверху небо очень яркого цвета, то зеленоватого, то сине-алого, и звезды на нем были много крупнее обыкновенного. Потом оно потемнело, омрачилось, и люди с некоторым замешательством увидели над собою как бы живот гигантской рыбины.
— Мы на дне моря, — говорили они.
Что то было за дальнее море, если их собственное лежало рядом с местом последнего сражения? Что они ели на протяжении всего пути? Чем дышали? Об этом молчит легенда.
Спустя некоторое время толща вод посветлела, затем Змей вышел на поверхность и поплыл, рассекая волну, а люди спешили за ним, держась за его шкуру и неся детей высоко перед собой на руках. Потом он вывел всех на мелкую воду и исчез.
Яркое солнце и теплый ветер сушили одежду и слезы людей народа Лет. А вокруг белел тонкий волнистый песок бледно-бирюзовых дюн и высились древние сосновые рощи с калеными звонкими стволами: ветер играл в них, как на гуслях.
— Прекрасней этой страны нет. Вот она — земля нашей души! — сказали Отцы летов. — Здесь мы останемся навсегда.
Теперь настал черед говорить о кочевых людях племени Хирья-Хай. Давным-давно, уже никто не помнит когда, на отчую их землю вторгся неприятель, такой могущественный, что самые храбрые из мужей вынуждены были отступить перед ним, и не стало у них более места для того, чтобы вкопать сваи дома и шест для привязи скота. Так вышли хирья на все дороги мира. Мужчины хранили себя для защиты племени, и не было у них иной заботы и иного ремесла, кроме воинского: ковать железо и владеть им, укрощать диких жеребцов и объезжать укрощенных, учить собаку охранять и медведя — оберегать. Желание украсить меч или кинжал сделало из них прекрасных ювелиров, привычка ладить со своими младшими — братьев всему живому на земле. А женщины их, держательницы семейного огня и устроительницы родовой судьбы, пели и плясали, гадали по руке, по донцу чаши и по бараньей лопатке, разводили на кофейной гуще и чаровали глазами и голосом — и как никто знали людей, ибо через многие людские толпы прогнала их темная звезда. Оттого не родилось на широкой земле никого свободнее, красивей и добрее хирья!
