– Привет тебе, дочь, – сказал Локи, стараясь не дрожать слишком заметно.
– Привет, папаша, – великанша улыбнулась. Блеснул ряд зубов, острых, хищных. – Зачем пожаловал?
– Да есть одно дело, – усмехнулся Локи. – Хотят у тебя забрать обратно одного.
– Хммм, – встревожилась Хель. – Садись!
Рассказ Локи был недолог. Хель слушала и все больше мрачнела. Когда ас закончил, она сказала:
– Я должна буду отпустить Бальдра, если его оплакивает весь мир. Против сил мира сила смерти – ничто. Но Хермод должен будет мне показать, что все плачут! Кстати, сын Одина на Слейпнире уже в пределах моих владений.
– А если я помешаю Хермоду показать тебе плачущий мир, что тогда?
– Тогда его миссия сорвется, – Хель еще раз улыбнулась. – Если твоих манипуляций, папаша, никто не заметит!
– Не заметит! – уверенно кивнул Локи. – Уж поверь мне!
– Я спрячу тебя за троном, а уж ты постарайся, – Хель потянула воздух широкими ноздрями. – Быстрее, он уже во дворе!
Локи проворно юркнул за трон, где оказалось довольно просторно. В тот же миг зала наполнилась. По левую руку от Хель возникли широкие скамьи с сидящими на них йотунами. Локи узнал многих, кого знал еще живыми. Лица исполинов были печальны, на глазах осел вечный иней. По правую руку появились златокованые троны. На одном сидел Хед, на другом – Бальдр. Увидев его, хитроумный ас едва сдержал дрожь.
Твердым шагом вошел Хермод, высокий, светловолосый. Локи ощутил, как напряглась Хель, по ряду йотунов прошло движение, Бальдр вздрогнул.
– Приветствую тебя, Правительница Нифльхейма! – сказал звучно Хермод.
– Привет и тебе, сын Одина, – настороженно ответила великанша. – Зачем пожаловал?
– Хочу просить тебя от имени всего мира за брата моего, Бальдра! Верни его на солнечный свет. Все скорбят о нем!
– Ты знаешь закон, – отозвалась Хель. – Ты должен показать, как плачут все!
– Знаю, и покажу! – кивнул ас, и тут же между ним и троном Хель возник овальный проем, похожий на окно. В нем замелькали картинки.
Локи напрягся, и осторожно пристроился к заклинанию Хермода. Тот ничего не почувствовал, будучи куда более слабым магом, чем сын Лаувейи.
Картинки меняли одна другую: скорбно шелестели деревья, горе слышалось в щебетании птиц и реве зверей, беззвучно стонали горы и земля, отчаянно молчали в пучине рыбы. Плакали асы, плакали люди, альвы и йотуны, рыдали цверги, и даже жители царства мертвых лили горькие слезы.
Все более хмурилась Хель, и в этот миг картинка застыла, показывая берег неведомого моря. На высокой скале сидела женщина, судя по внешности – из рода йотунов. Она, в отличии от остальных существ, прямо лучилась довольством. Когда подняла голову, на Хель глянули пронзительно-голубые глаза Локи.
– Кто ты, и почему не плачешь о Бальдре? – строго спросила Хель, но в ее словах слышна была радость. – Или не знаешь, что он умер?
– Зовут меня Текк, я из рода снежных великанов, – ответила женщина бодро. – А до Бальдра мне дела нет. Умер, и что с того?
Картинка смазалась и исчезла. По лицу Локи тек пот, ноги его дрожали. Как сквозь стену слышал он дальнейшие слова Хель.
– Увы, Хермод, не могу я отпустить Бальдра! Останется он у меня во дворце! Таков закон!
Склонив голову, вышел Хермод. Лицо его казалось каменным.
И третья встреча Локи с Одином произошла в той же палате, что и две предыдущие. Владыка асов лучился довольством, вызывая у Локи глухое раздражение. Сам хитроумный ас чувствовал лишь усталость.
– Здорово ты сработал, – сказал Один. – Никто ничего не заподозрил!
– Ага, – вяло кивнул Локи.
– Великаншу эту, Текк, ищут все!
– Не найдут, – Локи вяло улыбнулся, зевнул. – Я пожалуй, отдыхать отправлюсь.
– Иди, иди, – махнул рукой Один.
Когда за сводным братом закрылась дверь, с лица Одина слетело довольное выражение. Взгляд стал острым и цепким.
– Ты, видно забыл, Лодур, что я долго жил среди людей, – прошептал он, неприятно улыбаясь. – И научился от них таким хитростям, о которых ты и помыслить не сможешь! Ты единственный свидетель того, как был убит Бальдр, а свидетелей надо устранять…
Проснулся Локи от дикого грохота. Разлепил глаза, услышал испуганный взвизг жены, и в тот же миг на него навалился некто огромный, пахнущий потом.
– Вяжи его, Тор! – слышались крики. – Смерть убийце Бальдра!
Не успел Локи как следует удивиться, как его аккуратно связали, рот заткнули кляпом и куда-то понесли.
Затем был удар по голове и навалившаяся темнота.
Очнулся под негромкие голоса. В висках и затылке пульсировала боль. Поведя плечами, Локи ощутил, что все еще связан. Из-за кляпа дышать приходилось через нос.
Зрение вскоре сфокусировалось, и Локи понял, что он в Трудвангаре, чертоге Тора, самом просторном в Асгарде. А голоса принадлежат асам, что собрались вокруг. Они смотрели на Локи с ненавистью, и рыжий ас ощутил холодок в животе – все, не вырваться.
С некоторым трудом он прислушался. Вина Локи в убийстве была, видимо, всем уже ясна, и асы обсуждали подходящее наказание:
– Может, его привязать покрепче, да змеюку повесить, чтобы яд на него капал? – предложил Тор, гулко почесывая лоб.
– Молчи уж, сынку, – отрезал Один. – Головой предоставь работать другим, у тебя она не больно сильна!
– Как не сильна? – обиделся богатырь. – Я ей любую скалу расшибу!
– Верю, сынок, верю. Но головой ведь можно не только скалы расшибать. Некоторые ей еще думают. Твое предложение плохо чем? Во-первых, не родилась еще та змея, чей яд для Лодура болезнен будет. И даже если мы найдем такую змеюку, то кто помешает Лодуру самому в нее плюнуть?: Тут она и скопытится. И, в-третьих, ко всему привыкаешь, так и Лофт привыкнет к боли от яда. Не сразу, конечно, веков через пять, но привыкнет. Так что, нужно другое наказание.
– Тогда может его просто убить, долгим и мучительным способом, – небрежно бросил Фрейр, смотрясь в зеркальце.
– Нет, любая смерть неприемлема для него, – сказал Один, и тут Локи понял, кто поведал асам правду, вернее ее часть. С ненавистью взглянул хитроумный ас на отца богов, попытался выплюнуть кляп, но тот не желал вылезать, удерживаемый заклинанием.
– Есть способ лучше, – тихо сказал Форсети, сын Бальдра, и Локи содрогнулся. Кто же измыслит самое жестокое наказание для убийцы, как не сын убитого? – Надо дать Лодуру то, что будет его мучить всегда, и живого и мертвого.
– И что же это? – спросила Гевьон.
– Совесть, – ответил Форсети. – То, чего у него никогда не было. А чтобы он не мог бороться с ней посредством деяний, не мог заглушать ее пивом или новыми преступлениями, отгородим его от мира.
