Взгляд демонессы пал на спящего с водки бомжа.
Гхава, учуяв ее желания, задрожала, разрываясь между ужасом и сосущим любопытством. Никогда неприятности не ели людей — их просто убивали до того, как они становились на это способны. По-хорошему твари полагалось быть падальщицей: наслаждаться лишь уже начавшейся болезнью, уже тлеющей ссорой, уже неотвратимой смертью… Но эта вошла в силу, и не было никого рядом, только ррау Гхава, могущая лишь отречься сама.
Неприятность сладострастно потекла к жертве и прильнула.
Пища эта была грубой, но сытной, тяжелой для нее, но необоримо влекущей. Демонесса вползла внутрь человека, устроилась там и стала понемногу пить; пару раз она срыгивала, но упорно продолжала трапезу. Добившись инсульта, она поглотила без остатка суть принадлежавшего ей и довела свое дело до конца.
Оставив труп, она некоторое время стояла с затуманенным взором. Тело ее, теперь идеально прекрасное, и мрачно-влекущее лицо чуть светились светом гнилья. Гхава невольно оскалилась, нарушая обычай нейтралитета, но хищница все равно не заметила.
Пошатываясь, неприятность направилась к поездам. Отыскав старый купейный вагон, в котором не открывалось ни одно окно и царила смертельная духота, она забралась в него и исчезла с глаз. Дальнейшая ее судьба была никому неизвестна и, собственно, неинтересна. Но на Ярославский тварь не вернулась.
Благополучно доехав до Якутска, неприятность успела закуклиться и вылупиться, став полуденицей. По пути она плотно поела двумя сердечными приступами, закусила микроинфарктом и полакомилась супружеской ссорой. Теперь зрячий, войдя в купе, увидел бы сидящую у окна девушку необыкновенной красоты, в мантии золотой парчи. Взгляд у девушки был томный и алчущий.
В Якутске на московский поезд поднялась старуха, которую внуки, выбившись в люди, везли доживать из лесной глухомани в столицу. Другая старуха из этого купе бы не вышла, но таежная бабушка оказалась удаганкой великой силы.
Дикий вопль потряс состав и умчался вдаль по перрону. Схватка длилась восемнадцать секунд, после чего от полуденицы остались лишь клочки золотистой плоти, тающие по углам.
Внуки, закатывая глаза, отчаянно извинились за родственницу и сурово ее отчитали. В полудениц они не верили.
Бабушка не возражала.
С крыши зеленого жестяного сарая слетела ирримри, белая молния. Мягкий прыжок вынес ее на спинку изгвазданной усталами скамьи, — молния переступила легкими ногами, вздыбила шерсть, моргнула, слегка ощерилась и, наконец, унизилась до речи.
Гхава не замечала ее принципиально, но на звук обернулась.
Между ррау и ирримри существовал глубокий антагонизм. Ирримри верили в Бастет, полагали себя избранной расой и хранили память о власти над миром. Ррау ни в кого не верили, полагали себя ррау, а из возвышенных материй думали разве о сиюминутной справедливости.
Гхаве никогда не было много дела до ирримри. Она где-то слыхала имя этой, явившейся, но не потрудилась даже вспоминать его. Мриэ, Муэю, Мурра, это было неважно.
Пришелица молча возмущалась со скамейки.
«Да будет тебе известно», — выпалила она вскоре, не зная, чем воздействовать на Гхаву, — «что Кисса Прекрасная говорила в Совете Тысячи о появлении вестников и приближении Последнего Рубежа! И мудрый Вангхав подтвердил осуществление древних пророчеств! Величайшая из тайн раскрывается перед очами простецов!»
«Да», — скучно ответила Гхава. — «Мне известно. Нет никаких пророчеств».
Ирримри вульгарно повела хвостом, выдав замешательство. Гхава дала ей понять, что все заметила. Она теперь уже точно вспомнила, как зовут эту девицу — Муэю, дочь Муэю Златоокой, первой советницы Киссы.
«Что от меня нужно Муэю ирримри?», — продолжала ррау.
«Вангхав передал о появлении Окна Преображения. Имя — Тхайув. Распоряжение — проводить в Выхий. Сообщено», — ирримри зашипела, выгнулась и унеслась по крышам туда, откуда пришла. Гхава проводила ее взглядом. Стоило так начинать речь. Все ирримри тяготели к помпезности, но эта была что-то уж слишком выдающейся.
Обо всем сказанном Гхава догадывалась и сама. Но ей было должно теперь оправдать доверие первого из живущих, прапрадеда. Тхайув. Тхайув. Незрелая людская самка по имени Тань.
Во сне она мчалась по размеченному асфальтовому пути. Линии белой краски были свежи, асфальт нов, и резкий запах его терзал обоняние ррау. Гхава бежала, задыхаясь, глаза слезились и язык вывалился изо рта. Вокруг стоял плотный мрак. Дорога лежала прямой, как нить отвеса. Ее не настигал враг, впереди не было цели, но она все бежала, выбиваясь из сил, и не могла остановиться.
Без четверти пять утра она проснулась от шума. Демон набрел на кладку синих неприятностей и теперь возился с твердокаменными яйцами. Звонкий стук разносился в утреннем молчании. Гхава встряхнулась и пошла попить.
Она нашла Тань на той самой скамейке, где беседовала с ирримри. Тхайув Непреображенная спала. Вечером ей было жарко, а ночью стало холодно, во сне она скорчилась и подтянула колени к груди, кутаясь в дрянную, выпачканную чем-то куртку. Гхава некоторое время смотрела на нее и думала.
Тань была очень худая, с больной кожей и серыми волосами; всю жизнь она плохо ела и слишком часто боялась.
Окно Преображения раскрылось из-за нее, и первые из живущих говорили о ней.
Тхайув.
Потерянная моя сестра.
Гхава выгнала усталу, из-за которых у людей по утрам болели кости, яростно огрызнулась на худосочную простуду и забралась на скамейку с тем, чтоб улечься спящей под бок и согреть. Часа через два Тань проснулась. Ррау это время пролежала без сна, терпя закрадывавшийся утренний голод. Дело было важнее.
— Ой, собачка, — с полусонным умилением выговорила Тань, приоткрыв глаза. — Ты ко мне пришла, да?
«Да», — ответила Гхава, — «только я ррау». Нечего было и надеяться, что Тань поймет, так что она отвечала себе самой. Гхава села на скамейке под животом Тхайув, и посмотрела ей в глаза. Что следовало делать, она не знала. Выхий был слишком далеко, ей не удалось бы отвести Тань туда, просто уцепившись зубами за одежду. Надо рассказать, убедить, но как?
— А у меня покушать нет ничего, — сказала Тань, зевнув. — Дай лапку.
Гхаву посетила невнятная идея. Пытаясь разобраться в нежданном инсайте, она подняла переднюю конечность.
— Ой, какая умная! — восхитилась Тань. — Ты от хозяина убежала?
Гхава совершила попытку отрицания: повернула голову в одну сторону, затем в другую. Но она сделала это слишком медленно, и Тань не поняла.
— Ты же беспородная, — сказала она и почесала Гхаву за ухом. — Интересно, ты еще чего-нибудь умеешь?
