— А им не придет в голову тебя там искать?
— Ты вправду думаешь, что они станут меня искать? — спросил Антоний с невеселой усмешкой. Казалось, он был готов к любым ударам судьбы.
У него был такой обреченный вид, что Балкис, не задумываясь, воскликнула:
— Конечно, станут! Ведь ты же их…
Она запнулась.
— Их собственность? — Глаза Антония сверкнули — пусть и не слишком радостно. — Что ж, быть может, так и будет. Пройдет несколько дней, они убедятся, что я не приползу, оголодав и настрадавшись без крыши над головой, а потом им надоест самим доить коров и выносить навоз… Но все равно мы их намного опередим. Пойдем, пещера недалеко.
Сначала они оказались в расселине на склоне ущелья — русла высохшей реки.
— Если пойдет дождь, переберемся повыше, — объяснил Антоний. — Тогда придется поторопиться, потому что при дожде здесь несется бурный поток. Тут есть вода. Я знаю, где надо копать.
— Значит, недавно шел дождь? — спросила Балкис и удивленно обвела взглядом высушенные зноем окрестности.
— Нет, — покачал головой Антоний. — Но мы проходили там, где тают снега. Часть талой воды просачивается в почву и превращается в ручей. Он течет под землей. Даже тогда, когда нет дождей, этот ручеек сохраняется.
Балкис представила себе всю грязь, которую несет с собой этот ручей, и поежилась.
Пещера представляла собой неправильный полукруг — углубление в скальном склоне глубиной футов в двенадцать. Антоний подвел Балкис к шести кучам соломы, разложенной на полу.
— Солома, конечно, несвежая, но сухая, и на ней можно спать. Все лучше, чем на голом камне.
— Это точно, — решительно кивнула Балкис и, расправив плащ, накрыла им ту кучу соломы, что лежала подальше. Антоний выбрал для себя лежанку через две от Балкис и накрыл солому курткой. Они улеглись, как обычно — футах в десяти Друг от друга. Балкис подумала о том, а как бы она себя чувствовала, если бы они легли поближе друг к другу, и с ужасом осознала, что ей этого хочется.
Они проснулись на закате и, чтобы скоротать время до темноты, стали разговаривать. Поболтали о мазданитах, которые поклонялись солнцу как символу Ахура Мазды, божества света, потом заговорили о тех религиях, в правилах которых были воспитаны они оба. Предки Антония поклонялись древнегреческим богам — эту веру принесли в здешние края воины Александра Македонского, но потом даже в самые заброшенные высокогорные деревни проникло христианство. Юноша довольно быстро понял, что Балкис исповедует другую разновидность христианства, и о римско-католических догмах слушал сдвинув брови — ему явно многое было непонятно. Но Балкис понимала, что он старается вникнуть в суть учения ради нее, и ей стало тепло, несмотря на вечернюю прохладу.
А с каждой минутой становилось все холоднее. Балкис сама не заметила, как завернулась в плащ.
— Может, нам и не понадобится хлопковая одежда, — вздохнула она.
— Да уж, спать лучше в шерстяной, — кивнул Антоний. — Да и у тебя на родине эта одежда нам может пригодиться? Там ведь, наверное, довольно прохладно и можно путешествовать днем?
Балкис вдруг вспомнила зимнюю Аллюстрию, но осеклась — теперь ее домом стала Мараканда. Да, в столице царства пресвитера Иоанна было прохладно.
— Да, там мы сможем идти и днем, — заверила она Антония. — А куда мы направимся этой ночью?
— К оазису, где мы обычно торгуем с караванщиками, — ответил Антоний. — Там мы найдем воду — и копать не придется.
Эти слова Балкис понравились.
— Пожалуй, я могла бы тронуться в путь в человеческом обличье.
— Но придется подниматься по камням! Ты можешь порвать свои красивые одежды!
Балкис пожала плечами.
— Мы же собирались купить по дороге обновки? К тому же моя ночная сорочка не так уж дорого стоит.
Антоний вытаращил глаза.
— Такое чудесное платье! И ты надеваешь его, только когда ложишься спать?
Балкис почему-то порадовал этот комплимент. Она улыбнулась и сказала:
— Надену сверху плащ. Не думаю, что он слишком сильно пострадает — если сделать вот так.
Она снова перебросила плащ через плечо и закрепила на поясе шнурком, после чего развернулась и с самым решительным видом направилась к склону. Антоний поспешил за ней.
Подъем оказался не слишком крутым. Лишь пару раз Антонию пришлось подавать Балкис руку. И все же, выбравшись наверх, они запыхались. Балкис отдышалась и спросила:
— Ну, где он, этот твой оазис?
— Нужно просто идти вдоль этого сухого русла, — сказал Антоний.
Балкис кивнула и зашагала вперед. Ей нравилось идти рядом с Антонием, хотя она и понимала, что в обличье кошки ей было бы и удобнее, и безопаснее.
Они шли всю ночь и все утро. Солнце уже близилось к полудню, когда впереди завиднелись пальмы.
— С гор я их не видела, — удивилась Балкис. — Неужели мы так далеко ушли?
— Да нет же, мы их, наверное, видели, — сказал Антоний, — но они показались нам слишком маленькими, вот мы и не обратили на них внимания.
Казалось бы, это было логично, но Балкис все же обернулась, чтобы посмотреть на горы и убедиться, что теперь маленькими стали они, и ахнула:
— Антоний! Что это за летучий огонь?
— Летучий огонь? — Антоний встревоженно оглянулся и заметил двигающийся к ним силуэт, объятый пламенем. — Не знаю, но он летит за нами! Бежим!
И Балкис побежала.
Балкис намного опередила Антония и вскоре замедлила бег, чтобы подождать его, обернулась и увидела, что огонь остался далеко позади. Она остановилась и сказала:
— Он летит медленно.
Антоний тоже остановился и обернулся. Балкис обратила внимание на то, как он бледен.
— Мы легко уйдем от него, — сказал юноша.
— Но почему он гонится за нами? — спросила Балкис. — И что это такое?
— Я слыхал про такие создания от караванщиков, — ответил Антоний дрогнувшим голосом. — Их называют саламандрами, и они могут жить только в огне. Это гусеницы каких-то гигантских мотыльков.
— Гусеницы? — При мысли о том, в какую бабочку может превратиться такое существо, Балкис поежилась. И все же, как волшебница, она была зачарована огненным зрелищем. Девушка всмотрелась более пристально. Когда огненный червь совершил поворот, огибая выступ скальной стенки ущелья, он предстал перед взглядом Балкис сбоку, и она увидела, что сам он меньше, чем окутывающее его пламя. В языках огня извивалось тело червя — такое яркое, раскаленное, что от этого свечения слепило глаза.
— Эта гусеница ужасно опасна с тех пор, как вылупляется из яйца, и того мгновения, пока не совьет кокон, — объяснил Антоний. — Она злобная, хищная и прожорливая, а ее огонь сжигает все, к чему она прикасается.
