Я пробовал свою Силу и так и эдак. Все было напрасно. Я даже не ощущал Силы Башни и своих хозяев. Очевидно, действительно, все, что оставалось от моей Силы, — это замок на моих мыслях, которые никто по-прежнему не мог читать. Я молился Упири, потому что она все же не дала мне провалиться в темные воды Смородинки, из которых нет возврата. Но Упирь не отвечала. Тогда я решился на невиданное святотатство: я заговорил со Згой. Но то ли Зга вообще никогда не говорила ни с кем, то ли я не подобрал нужных слов, то ли я просто навсегда сделался немым.
Я был беззащитен, я ничего не знал о Башне, и никогда, наверное, ни один богатырь не был так постыдно беспомощен.
На третью ночь за мной пришли. Я даже не услышал, как отворилась дверь и как надо мною склонился служка. И я, как малый ребенок, разбуженный ночью, вздрогнул, когда он гаркнул:
— Просыпайся, бревно!
«Конец Святогору, — подумал я. — Не пробудиться, когда за мной пришли, — не богатырь больше я…»
— Холоп, — сказал я тем не менее спокойно, — помни, с кем говоришь.
— С глупым бревном я говорю. И зови меня — Молодой Волхв!
Я громко зевнул и сказал равнодушно:
— Холопом был, холопом и в землю ляжешь.
Он зашипел от злости:
— Если бы не Владыка, давно бы ты у меня верещал, как заяц. Отдаст он мне тебя. Долгой будет тогда твоя смерть.
— У меня и жизнь будет долгая. И не лайся тут! Делай, что приказано.
И он, бормоча что-то под нос, поволок меня вон из мерзкого лаза, и скоро я оказался в том же самом красном зале.
Старик сидел на полу, скрестив ноги, и, прищурившись, смотрел на свечи. Молодой Волхв бросил меня посреди зала и встал рядом, скрестив на груди руки. Долго все мы молчали, был слышен только треск свечей. Потом старик сказал, не глядя мне в глаза:
— Странно что-то. Вроде все твои тайны знаю, а чего-то понять не могу. Кто тебя от смерти спас?
— А служка твой Молодым Волхвом себя называет, и Кащеев он. Знаешь ты это?
Старик рассмеялся.
— Что Кащеев — знаю, а вот про имя такое звонкое от тебя услыхал. Ты, — обратился он к покрасневшему юнцу, — такое имя еще заслужить должен. Нагл ты, но за услужливость и любопытство жадное прощу тебя.
Тот поклонился в пояс и потупился.
— А вот ты не Кащеев, — продолжал я, — и ты мне тоже непонятен. Поговорим?
Старик немного раскачивался из стороны в сторону; так делают на Востоке, вроде от безделья, а на самом деле — Силу тормошат.
— Не знаю, — промолвил он, наконец, — говорить ли с тобой. Сам не пойму, что это я дни твои продлеваю. Видно, кто-то все еще помогает тебе.
— С кащенком Башню делишь, не боишься. А можно ли, такую Силу имея, отшельником жить? Возьмет ее у тебя Кащей, и не заметишь как.
— Может, и возьмет, — охотно согласился старик. — а может, и помилует. Я на его Силу не зарюсь.
— Земной власти хочешь?
— Равновесия, — равнодушно сказал он. — Это ты сломать порядок хочешь. Глупый ты. Надо, чтобы как на весах все: то в одну сторону склонится, то в другую, но чтоб ровно было все отмерено.
— Весовщиком быть хочешь? Сам меру всему определять?
— А хотя бы так. Когда не одна Башня будет, а несколько, так ни одна чаша и не опрокинется. Одних со свету сживут, другие народятся. Вырежут царство на Востоке — на Западе новое взойдет.
— Так и ты против Кащея, выходит.
— Кащей на одной чаше стоит, ты — на другой. А я ровности хочу, и не враг я Кащею.
— А я, значит, тебе помеха?
— Беспокойный ты больно и сильно чашу толкаешь.
Мы помолчали. Потом старик спросил:
— Ну и что же говорят в вашей земле про Башню?
— Врут все. Говорят — хворобы снимает. А она чаши, видите ли, уравнивает.
— Вот всегда так. Как что новое взошло — так, говорят, либо к погибели оно, либо к здоровью.
— Ты меня к Башне позвал?
— Не я, а глупость твоя собственная. Но в землю вашу я людей посылал. Попадется, думаю, Святогор дурной.
— И показывал Башню кому?
— Лечил даже пятерых, больных смертельно. Были они здесь и, как Башню поняли, так и рассказали. И соблазнила тебя Башня своей Силой, и попался ты.
И тут я вдруг понял, что Владыка Башни на самом деле ничего не знает, не знает, что мне сказала Смородинка, не знает, что я приехал к Башне вовсе не из-за ее Силы, а из-за дуба, и, может быть, даже не знает, что Кащей не бессмертен!
— В союзники приехал тебя звать, — сказал я. — Отчаялся землю мерить. На Белую башню понадеялся. А ты меня паукам скормил.
— Мы гостей незваных через парадный вход встречаем. Но кто же тебя все-таки в тело-то обратно впихнул?
— Кащей.
Старик махнул рукой:
— Не умеешь ты врать, человек русский.
— Не слушай.
Старик пристально глядел на меня:
— Раскроить бы тебе голову, заглянуть вовнутрь, да все равно мыслей не увидишь.
— А ты спроси служку своего: не говорил ли с ним Кащей обо мне? И не наказал ли со мною в паре Башню в другую сторону развернуть?
— Падаль, — зашипел Молодой Волхв. — Все ложь.
— Врет! — воскликнул я. — Посмотри на него!
Старик вздохнул:
— Увы, молодой друг, наш полутруп говорит правду: сейчас ты солгал.
— Он говорил, но он говорил — кончи Святогора!
— Изворачиваешься, — сказал я спокойно. — А что бы Башню в твои руки передать, о том разговора не было?
— Владыка, — прошипел Молодой Волхв, — дозволь я его кончу. Раздор сеет.
— Погоди, милый, погоди, — забормотал старик, поднимаясь, — дай-ка я на тебя погляжу, о чем ты там себе думаешь.
Молодой Волхв пытался защититься от Силы старика, но не мог даже сойти с места. Старик неторопливо подошел к нему, взял его лицо в ладони и стал смотреть в глаза.
Молодой Волхв, видно, отчаянно пытался заслониться Силой, потому что старик нахмурился и вены на его лбу набухли. На какое-то время оба забыли про меня. И тут случилось то, на что я уповал: игла, игла, зашитая в мой ворот, почуяла Силу Кащея, бушевавшую в Молодом Волхве, и стала жечь мне шею. С невероятным усилием я оторвал голову от пола и изо всех своих слабых сил ударился подбородком об острие ожившей иглы. Боги опять помогали мне: она вонзилась под кожу, и, как только кровь моя соприкоснулась с горячим жалом, я стал богатырем.
Я едва успел откинуться на пол снова, как старик оторвался от Молодого Волхва и сказал мне сурово:
— Не хотели мне покуда зла. Лукав ты, собака. Две жизни у тебя были, третьей не будет.
— Владыка, — обрадовался Молодой Волхв, — отдай мне его: за изворотливость свою долго умирать будет.
— Нечего тут пыточную устраивать, — брезгливо махнул рукой старик. — Спать уложи, как обычно, и все. — Он посмотрел мне в глаза: — Хитер ты, труп гостевой, и что-то с собой уносишь. Но прощай на этом, не хочу с тобой разбираться: действительно, раздоры от тебя пойти могут.
