Это заинтересовало Эвелайна, как заинтересовало бы любого мужчину, сколь бы решительно он ни осуждал вторжение женщин в исконно мужские профессии. Он наклонился к ней через стол с огромным любопытством в водянистых голубых глазах, и она сжала обеими руками его массивную кисть.
— Но я не встречала ее, а вы… Расскажите мне о ней. Пожалуйста, Эвелайн. Мне нужна ваша помощь.
В кэбе по пути домой, на Брутон-Плейс, она записала главные моменты этого разговора — вряд ли бы Эвелайну понравилось, начни она конспектировать его ответы прямо в ресторане. Вышколенный официант, видя, что беседа, кажется, интимная, тактично оставил их за столиком одних, чего опять-таки не случилось бы, начни она вести записи.
Разговор получился сложный, поскольку Эвелайн, ранее интересовавшийся только спортом, а теперь только фондовым рынком (подобно тому, как брат его Берти интересовался лишь нарядами и модами), мало что замечал вокруг. Все же искусными наводящими вопросами из него кое-что выжать удалось.
Во-первых, Лотта появлялась сразу после заката, когда небо оставалось еще совсем светлым. Эвелайн полагал, что было это весной, впрочем, с уверенностью он сказать не мог.
Во-вторых, цвет лица у нее был то белым, то розовым (насколько можно было судить при газовом освещении) — иными словами, питалась она непосредственно перед встречами с Берти и его друзьями. К сожалению, Эвелайн не смог вспомнить, был ли у нее румянец, когда она приходила раньше обычного, а то бы можно было считать доказанным, что охотилась она сразу после захода солнца.
В-третьих, от нее временами как-то странно пахло. Джеймс ничего не говорил о том, что от вампиров пахнет иначе, чем от людей, хотя, предположительно, иная диета — иные выделения… Лидия старалась не вспоминать о том ужасном запахе, что коснулся ее ноздрей вчера в темном дворе на Ковент-Гарден.
Еще Эвелайн заметил, что у Лотты что-то не так с ногтями — что именно, он сказать не мог. Относительно глаз он лишь повторил свои слова о «злом выражении», что, конечно, диагнозу никак помочь не могло.
О смерти брата он отказался говорить вообще, но Лидия предполагала, исходя из рассказов Джеймса о технике шпионажа, что Лотта заботилась о том, чтобы тела ее кавалеров были найдены при обстоятельствах либо позорных, либо компрометирующих — скажем, в женской одежде, или на задворках опиумного притона, или еще что-нибудь в этом роде.
И наконец Эвелайн сообщил, что Берти одно время носил талисман из рыже-золотых волос Лотты. Локон этот и сейчас должен быть среди вещей Берти. Эвелайн мог бы выслать его утренней почтой по указанному Лидией адресу…
Откинувшись на сиденье тряского кэба, Лидия отрешенно смотрела на расплывающиеся желтые нимбы уличных фонарей, за которыми вырисовывались однотонные силуэты домов Гувер-стрит. Поднимающийся туман приглушал звуки, превращал людей в призраки. Омнибусы возникали из дымки, как движущиеся башни; яркие щиты на их бортах, рекламирующие покрышки Клинкера, казались мрачными пророчествами.
Когда кэб достиг Брутон-Плейс, 109, Лидия как можно быстрее расплатилась с возницей и поспешила в дом, неприятно пораженная собственной нервозностью. Ей было просто страшно оставаться на улице хотя бы на несколько мгновений после наступления темноты.
Вампиры привели Эшера не к Эрнчестерам, а в подвал пустынного магазина, узкая дверь которого вела в черноту проулка. Достав из жилетного кармана ключи, Эрнчестер отомкнул два висячих замка, и они оказались в тесной комнатке, уставленной до потолка пыльными ящиками. В рассеянном полусвете, падающем из окна, в углу можно было рассмотреть старую мойку для посуды, чья ржавая помпа вырисовывалась во мраке, напоминая огромное искалеченное насекомое. Эрнчестер зажег керосиновую лампу и двинулся к следующей двери, наполовину скрытой ящиками. Замок с нее был сорван ломом вместе с петлей, причем, судя по царапинам, совсем недавно. Запах сырости и гниения стеснил грудь, когда они спустились по винтовой лестнице в подвал, который был, насколько мог судить Эшер, куда шире, чем само строение, и несомненно старше. Арки из тесаного камня поддерживали закопченный потолок; в дальнем конце помещения обнаружились две пары ставней, скрывающих, надо полагать, окна, целиком утопленные в грунт.
— С той стороны окна забраны решетками, — заметил граф, снимая с гвоздя у двери старомодный ключ с длинным стволом. — Даже если сорвать замки, это ничего не даст. Хлоя, милая, будь любезна, принеси пальто доктора Эшера. И мое заодно.
Белокурая вампирша бросила на него сердитый взгляд, отчего ее ангельское личико стало почти детским.
— Боишься оставлять меня с ним наедине, голубчик? — насмешливо спросила она с акцентом, свойственным обитателям примерно дюжины улиц в районе церкви Сент-Мэри-ле-Боу. Оглянулась на Эшера, освещенная керосиновой лампой, которую они прихватили с собой этажом выше. — И не думай, что эта побрякушка на твоей глотке тебя выручит, профессор. Кровь можно пить и из вен, сам понимаешь.
Издевательски поцеловала руку, обожгла ледяными губами. Затем повернулась, прошелестев шелковыми юбками, и канула в темноту.
Эшер обнаружил, что его давно уже знобит. В подвале было сухо, но дьявольски холодно. Эрнчестер стоял рядом с лампой в руке и хмурился на черную щель входа, в которой, надо понимать, исчезла девушка, хотя Эшер так и не увидел, как она ушла. Движения ее были практически неуловимы — как у Исидро.
— Дерзкая девчонка. — Редкие брови Эрнчестера странным образом топорщились в прыгающем свете. — Конечно, дело тут не только в воспитании — весь мир изменился. Такое впечатление, что теперь никто не знает, как себя вести. — Он поставил лампу на пол и подержал руки над столбиком горячего воздуха, поднимающегося из ее стеклянного горла.
— Антея пошла искать Исидро, — продолжил он момент спустя. — Никто из нас не одобрял его плана поимки убийцы (о причинах вы, видимо, догадываетесь). Но теперь, коль скоро он вас нанял, я согласен с ней, что убить вас было бы просто нечестно, не говоря уже о том, что вы, фактически, мой гость. — Усталые голубые глаза сосредоточенно разглядывали Эшера, словно подыскивая хотя бы еще один довод.
— Я полагаю, Гриппен тоже был против? — сухо спросил Эшер.
— О, никакого подсчета голосов здесь быть не могло. — Сказано это было без иронии. — Дон Симон всегда жил по своим законам. Он был единственный, кому пришло в голову нанять человека. Но он весьма высоко себя ценит и просто не замечает какую-либо оппозицию.
Эшер потер плечо, ноющее после удара о стену.
— Он мог бы и упомянуть об этом.
