Из разговора Франц уяснил, что мастер рун, задающий странные вопросы, да еще чужестранец, принадлежал именно к нечестивцам, и его участь была незавидна. В отвратительнейшем настроении он вышел из храма, потеряв всякую веру в священников.
Для того чтобы помочь ближнему, мало быть священником, надо быть еще и хорошим человеком. А этот священнослужитель таковым не являлся.
Исцелить душу не менее трудно, чем тело. Ведь ее болезни чаще всего не видны, а когда они все же проявляют себя, то становится слишком поздно что-то делать.
Конечно, Франц мог отправиться в другой храм, но после неприятного разговора у него пропало всякое желание. Уж лучше пойти к уткам и, сидя на скамейке, поведать им свою историю. Птицы по крайней мере более чуткие слушатели.
В Аурок пришла зима. Роскошная королева, засыпавшая серые мостовые и остроконечные красные крыши домов ослепительно белым снегом. Оконные стекла были покрыты причудливыми узорами, словно над ними поработал неутомимый гений-художник.
Спасаясь от зимних холодов и снега, норовившего залететь за шиворот, Франц приобрел себе теплый плащ с капюшоном. В нем ему был не страшен любой снегопад.
Спокойно и благополучно прошла еще неделя, потом еще одна, а затем Аурок потрясла печальная новость о смерти герцога Вессвильского. Старый Ник, как его в шутку называли горожане, недавно отпраздновал свое шестидесятипятилетие, как раз перед праздником Темного Эля. Он никогда не болел ничем серьезнее насморка и был бодрым, веселым человеком.
Николаса Вессвильского в Ауроке любили не только за его щедрость, но и за обостренное чувство справедливости, которое редко, но все же иногда встречается у аристократов. Он не мог терпеть лицемерия, лжи и интриг.
Поговаривали, что именно из-за этого он был вынужден оставить императорский двор. Император ценил и прислушивался к его мнению, но герцог Вессвильский за рекордно короткий срок умудрился восстановить против себя почти всех знатных особ. Им не нравилось, когда говорят правду прямо в лицо.
Жить в столице становилось все невыносимее, поэтому император посоветовал ему поберечь нервы окружающих и, наградив орденом, отправил в родовое поместье. С его отъездом знать вздохнула свободнее и вернулась к прерванному занятию – интригам.
И вот на рассвете ясного зимнего дня приходит ужасная весть о его смерти. Многие не могли поверить в это, и не верили до тех пор, пока похоронный кортеж Вессвильского, проследовав через весь город, не остановился в святилище имени Святого Нормана, где на двенадцать была назначена служба. Попрощаться со старым Ником желали многие, и вскоре все подходы к святилищу заполнились людьми. Лавки и ресторанчики закрылись раньше обычного. Не было слышно привычной музыки и смеха. Вместо них по улицам разносились отголоски унылого монашеского пения.
В знак траура люди прикалывали к куртке черную ленту. Ромм, который лично был знаком с герцогом, тоже приколол ленту, а вторую дал Францу. Повесив на дверях дома табличку «Приема нет», они поспешили в святилище.
Святой Норман был знаменит своим сердечным отношением ко всему живому. Он души не чаял в белых голубях, поэтому неудивительно, что на всех фресках, которыми был расписан храм изнутри, присутствовали эти птицы. Голоса монахов возносились вверх под самый купол, прямо к яркому солнечному лучу, что падал сквозь световой колодец.
Едва переступив порог святилища, Франц ощутил необъяснимый трепет. Сердце тревожно забилось, ладони от волнения стали влажными. На него нахлынули воспоминания. Он знал, что сейчас ему снова придется столкнуться со смертью, с ее тягостным безобразным ликом. Франц испугался, что не сумеет совладать с собственными эмоциями и поведет себя неподобающе.
Ромм с тревогой наблюдал, как его друг стремительно бледнеет.
– Что с тобой? – прошептал он. – Тебе плохо?
– Нет, все в порядке, – с усилием ответил Франц.
Он решил во что бы то ни стало побороть свой страх. Если он уступит сейчас, то будет подчинен ему до конца жизни.
– Ты уверен? – засомневался Ромм. – У тебя такой вид, будто бы твое сердце вот-вот остановится. Старый Ник выглядит лучше, чем ты.
– Ох, не говори такого…
Но Николас Вессвильский, покоившийся в открытом гробу, в самом деле выглядел хорошо, если вообще можно употребить подобное высказывание по отношению к умершему. Его лицо не было изможденным, как бывает после затяжной болезни. На щеках играл легкий румянец, а на губах застыла кроткая улыбка. Герцог казался олицетворением безмятежности, словно он ненадолго прилег отдохнуть и его сморил крепкий сон. Откуда он мог знать, что сон окажется вечным?
Друзья встали чуть в стороне, наблюдая, как к гробу со слезами на глазах подходят люди. В воздухе витала скорбь, изредка прерываемая возгласами священника, который читал молитву.
– Все же не пойму, что случилось с нашим герцогом… – пробормотал Ромм. – Его смерть так неожиданна. И почему я не вижу здесь его дочери?
– Возможно, она настолько убита горем, что не может показаться на людях? – предположил Франц.
– Не знаю, но скорее всего ты прав. Только это могло помешать ей исполнить свой долг.
В этот момент к ним подошел один из слуг герцога и, наклонившись, что-то прошептал на ухо Ромму. Тот удивленно вскинул брови.
– А почему туда? – спросил он, решив, что неправильно расслышал.
Слуга снова зашептал.
– Хорошо, раз это так срочно, то я приду.
Как только посыльный ушел, Ромм схватил Франца за руку и повлек его за собой.
– Нам надо идти.
– Что случилось?
– Мы приглашены. Вернее, приглашен я, но думаю, что ты не будешь там лишним.
– Что это за тайны?
– Скоро узнаешь.
Они обошли храм и свернули в какой-то проулок. Дойдя до неприметной двери, обитой ржавым железом, Ромм остановился.
– Раньше здесь был склад скобяных изделий, – пояснил он.
– А теперь?
– Понятия не имею.
Он постучал в дверь, и через пять минут им открыли. На пороге стоял благообразный седой старик в черном костюме.
– Мастер Ромм, – старик чуть склонил голову, – рад вас видеть.
– Взаимно, Джереми.
– Вас двое? – Старик подозрительным взглядом посмотрел на Франца.
– Я за него ручаюсь. Это мой друг.
– В таком случае проходите. – Он посторонился.
Как только они очутились в помещении, где господствовал полумрак, дверь с шумом захлопнулась. Франц услышал скрежет задвигаемого засова.
– Джереми – бессменный дворецкий семьи Вессвильских, – пояснил Ромм. – Он на самом деле старше, чем выглядит. Ему восемьдесят один год.
– Восемьдесят два, – сухо поправил его дворецкий, не оборачиваясь.
Он шел впереди, показывая дорогу. В руке Джереми держал старую грязную лампу, дававшую мало света. Такие светильники обычно продаются в лавках для самых бедных.
