Но о чём размышлял этот незнакомец, прячась в темноте галереи — один, в столь поздний час? Быть может, он был вором и, пробравшись сюда, прикидывал, какое из драгоценных полотен украсть? Что ж, это объяснило бы, почему он так мастерски сливался с тенью, да и каждое движение его, когда он решил покинуть своё укрытие и заскользил от картины к картине, лишь подтверждало эту версию. Незнакомец, с осторожной грацией хищника, пружинисто крался вперёд — словно не на двух ногах, а на четырёх мягких лапах. Совершенно бесшумно. В его плавных жестах крылся намёк на ту устрашающую, смертоносную стремительность, какую они обретали при малейшей опасности.
На самом деле, принять его за вора угораздило бы только того, кто не знал, что Дворец Аласаис был одним из тех редких мест, проникнуть в которые без приглашения не могло ни одно существо, насколько бы сильным или влиятельным оно ни было. У этой же крадущейся тени такое приглашение, как ни странно, имелось. Просто ночной гость умудрился забыть об этом…
Но вот он остановился, резко вскинул руку и хлопнул себя по лбу. Этот жест словно разрушил чары, благодаря которым свет, казалось, обтекал его тело, и если бы Теола могла одновременно находиться в двух местах, она увидела бы ещё одно удивительное превращение из «призрака»: посреди коридора стоял молодой смеющийся алай, несколько раздосадованный собственной оплошностью.
От звонкого шлепка, на глаза ему упали тёмно-золотые пряди, всего за мгновение до этого казавшиеся не менее чёрными, чем окружающий мрак. Анар ан Сай недовольно уставился на свои ноги: он в очередной раз поймал себя на том, что не идёт, а крадётся, словно он действительно пришёл сюда воровать. Хорошо ещё, что сам поймал: вот увидел бы его кто-нибудь другой в таком виде — вопросов не оберёшься! Но старые привычки, приобретённые за долгие годы жизни в Руале, этом царстве интриг и предательства, не желали отпускать: за каждой колонной, в каждой нише или густой тени мерещился враг. А даже если и не мерещился — тело алая действовало уже само по себе, причём подчас в самых неподходящих местах и ситуациях…
Вот и сейчас Анару почудился звук чьего-то дыхания, он оглянулся — это вполне мог быть патриарх Селорн, которого он здесь и поджидал, — но никого не увидел. Во Дворце Аласаис он чувствовал себя не слишком уверенно, что было в общем-то неудивительно (когда тебе всю твою жизнь изо дня в день твердят: «Ты — презренный богохульник, позор своей семьи и народа, и богиня до сих пор не прикончила тебя исключительно из брезгливости», — в её доме волей-неволей будешь чувствовать себя несколько… некомфортно). Даже если одно из её воплощений не далее чем четыре дня назад целых полчаса самозабвенно чесало тебя за ушами, на загривке и у правой передней лапы.
Конечно, Тень богини ещё не сама богиня. Но даже просто взглянув на любое из её изваяний, стоящих буквально в каждом уголке дворца, можно было понять, насколько отличается настоящая Аласаис от той всемогущей и жестокой владычицы алаев, какой её представляли в Руале. Словно влекомый желанием ещё раз убедиться в этом, Анар прошёл пару шагов и остановился в простенке между окнами, где прямо из деревянной панели вырастала маленькая статуя Аласаис. Лицо крошечной богини (как и всё в её дворце) дышало истинно кошачьим, нежным, чуть лукавым очарованием.
«Сестрица» этой статуи выныривала из стены как раз напротив портрета матери Анара, Амиалис — предательницы рода алайского, принесшей свою собственную кошачесть в жертву непомерным амбициям. Изваяние богини повернулось к бывшей царице Руала спиной, брезгливо подобрав рукой хвост и подол платья.
Нет, Хозяйка Бриаэллара никогда не отличалась кротостью. Анар шал немало примеров тому, как быстро и… красиво она умела расправляться со своими врагами, и потому неожиданная терпимость богини к его проклятой матери и затерянной в лесах родине всегда удивляла алая. Ведь сама религия руалцев — то, во что они превратили образ Аласаис, их страх перед ней — была не чем иным, как форменным богохульством!
Анар опустился на пол, привалившись спиной к окну. Он перебирал всё ещё яркие, всё ещё болезненные воспоминания трёхсот с лишним лет своей жизни. Вернее, просто трёхсот: «лишнее» — то, что было до Руала — он забыл благодаря своей матери и так и не смог вспомнить, как ни старались лучшие лекари и маги. Эти воспоминания заставили его вздрогнуть, словно створка окна внезапно растворилась и потоки ледяной воды обрушились ему на спину. Бессильный гнев с примесью страха и отвращения — ничего другого в его прошлом не было.
Анар запрокинул голову и снова посмотрел на мечтательно улыбающуюся Аласаис. Даже скудного света ему хватало, чтобы разглядеть каждую чёрточку её спокойного лица. «Почему же ты терпишь всё это?» — задумчиво прошептал он. Казалось, изваяние расслышало его, чуть заметно пожало плечами, склонило голову набок, а потом пристально посмотрело на Анара, беззвучно отвечая на его вопрос каким-то своим каверзным вопросом. Алаю не пришлось долго копаться в голове в поисках того, о чём могла бы спросить его Аласаис: «А сам-то ты почему отпустил её?». Анар задумался.
После пары минут напряжённого всматривания в стену, поскрёбывания носа и постукивания по клыку алай пришёл к выводу, что в тот момент, когда Амиалис была практически в его руках, ему было уже совершенно наплевать на неё. И на неё, и на своё прошлое. Он был настолько увлечён настоящим и будущим, что месть стала ему просто неинтересна. Но это — ему. А вот почему остальные, а главное, сианай Элеа, только что убившая несколько сотен или даже тысяч «фальшивых» алаев, тоже не пожелала покарать Амиалис — оставалось загадкой. Наверное, опять приходилось списывать всё на кошачью интуицию…
Слева послышался шорох, едва различимый за шумом грозы; Анар не спеша поднялся, поискал глазами его источник, но в коридоре всё ещё было пусто. Звук приближался, теперь он больше походил на шипение. Вскоре алай заметил какое-то движение у самого пола в конце коридора. Будто гигантская гусеница, забравшаяся под ковровую дорожку, выползала из-за поворота. Анар только успел подумать, что, видимо, туманы Долины Снов дурно повлияли на его рассудок, как следом за «гусеницей», резко вильнувшей влево, появился размашисто шагающий эал. Он что-то гневно бормотал себе под нос, уши его были прижаты, зелёные глаза прищурены, а когти на ногах выпущены — от них-то и уворачивался ковёр, по-кошачьи выгибая «спину», топорща ворс и рассерженно шипя на обидчика. Анар с насмешливым уважением посмотрел на смелый коврик: вряд ли в Бриаэлларе нашлось бы с десяток существ, которые отважились вести себя подобным образом с грозным патриархом Селорном. Особенно с учётом того, что «папенька» был явно не в духе.
