— Может быть, она еще девочка, и оттого к ней не приходят мужчины, — подумал Ногамин и остановился, — Я вернусь и разыщу ее.
Он положил на землю валлаби и кенгуру и отправился обратно. Лагерь оказался пуст, только на месте, где лежала Виррейтман, был виден в пыли отпечаток ее тела — колен, бедер и скрещенных рук, но особенно глубоки были две ямки, оставшиеся от ее грудей.
Потом Ногамин нашел следы девушки, идущие из лагеря. Он кинулся по ее следам, останавливаясь, лишь чтобы еще раз разглядеть их, и вновь срываясь с места. Все это время он громко звал ее.
Тем временем девушка залезла на дерево Боаб. Ногамин вскоре подбежал к нему. Он присмотрелся и увидел девушку, сидящую на раскачивающихся ветвях. Это было очень большое дерево с раздутым, как бурдюк, и совершенно гладким стволом — водные девушки любили его из-за того, что в нем тоже было много воды, а выше полости с водой была полость со сладким и густым нектаром. Ветви у таких деревьев торчат только на вершине.
Оттого Ногамин и не знал, как залезть по этому стволу. Он тяжело дышал. Затем он ласково обратился к девушке:
— О, послушай! Слезай ко мне. Разве мы с тобой не добрые друзья?
Девушка с дерева посмеивалась над Ногамином:
— Ну, нет, — сказала она. — Это мое дерево. Я люблю сидеть здесь. А ты, — дразнила она его, — попробуй подняться ко мне.
Ногамин попытался сделать по ее словам, но девушка в ветвях запела дереву магическую песню, и оно начало расти. Оно становилось все выше и выше, все толще и толще, все громаднее и громаднее. А девушка дразнила Ногамина: она показывала ему себя, сводя его с ума, крутилась на ветках, усаживалась на них то так, то этак, наклонялась вниз, протягивая к нему руки.
Ногамин так и не сумел забраться на дерево и не нашел ничего, за что бы мог ухватиться на его огромном круглом стволе. Он уселся под деревом и стал молить девушку:
— О, ты сидишь так высоко! Приди! Приди! Ты должна опуститься ко мне!
Ногамин был без ума от девушки.
Тем временем стало темнеть. Ногамин заснул. Когда он проснулся, он начал плакать и звать девушку, которая продолжала сидеть на ветках дерева. Он то засыпал, то просыпался и плакал у подножия дерева. Наконец, когда Ногамин спал, девушка соскользнула с дерева и кинулась прочь.
Весело смеясь, девушка побежала обратно к своей реке Киммул. Там на песке, в тени деревьев, за которыми блестела река, лежали все ее сестры — Муринбунго, водяные лубры.
Ногамин проснулся. Было еще не совсем темно. Он взглянул вверх и увидел звезды, мерцающие сквозь ветви дерева баоб, на которых никого не было. Ногамин пошел по следам девушки. Он шел так быстро, насколько это было возможно, чтобы не потерять при этом следы. Все девушки, лежащие на берегу реки, услышали приближение Ногамина.
— А, — закричали девушки, — Это, должно быть, тот человек, что гонится за нашей сестрой.
Ногамин подбежал к реке. Он увидел девушек, лежащих на речном песке. Когда девушки заметили его, они вскочили, рассыпались по всему берегу и стали прыгать в воду. Ногамин кинулся к берегу, чтобы прыгнуть за ними, но тут он увидел их отца Кунмаингура, Змея-Радугу, поднимавшегося из воды. Ногамин остановился и замер в глубоком иле у самого берега.
И тут что-то странное нашло на него. Он крикнул странным голосом:
— Кеир, кеир, нгеир!
И превратился в птицу-лотос, якану, которая в поисках пищи бегает по широким листьям лилий, лежащим на воде. Листья ведь оставались, хотя цветов не было. Это Змей сжалился над ним — самого желания не исполнил, но путь к нему начертил.
Но дело на том не закончилось.
Якана — птица некрасивая: длинные ноги с перепонками, чтобы ходить по тине, а крылья маленькие, тело сверху темное, и грудь тоже, лишь на животе белое пятно. В воде этой птице хорошо, а летает на близкие расстояния она неважно: ноги перевешивают.
Вот попробовал якана-Ногамин взлететь на дерево. А девушка Виррейтман и в самом деле любила свой баоб не меньше, чем реку, и часто туда забиралась при помощи своего колдовства. Там ее никто не трогал.
А было время, когда ветры со всех сторон земли справляют свой праздник. Налетел на юношу свирепый Гигер-Гигер, что вышел на волю и торопился к своему желанному Ярраге, закрутил, сбил наземь и ободрал все перья.
Упал Ногамин в воду и стал тонуть.
Тут подплыли к нему два белых лебедя Байамул — имя их было сходно с моим. И говорят:
— Поможем мы тебе. Не в нашем обычае оставлять других наших водных сородичей на верную погибель.
Стали они выщипывать перья из своей спины, груди и своих крыльев и бросать на Ногамина. Много там было перьев, и превратился Ногамин в пушистый белый комок. Налетел тут Яррага, весенний ветер, что уже летел и рядом с Гигер-Гигером, то и дело свиваясь с ним в одно, подхватил комок и бросил его на ветки дерева баоб.
А к оголившим и окровавившим себя лебедям Байамул, которые дрожали от холода, подлетели вороны Ван — целая стая.
— Помогли вы тому, кого чуть не убил строптивый Гигер-Гигер, — сказали они, — и ничего вы не захотели от Ногамина. За это мы поможем вам самим: по вине старшего в нашем роде буйствует нынче Гигер-Гигер, оттого что поддался тот на уговоры.
И они осыпали лебедей своими черными перьями, которые пристали к их телу, как будто всегда там росли. Оттого и стали лебеди черными — одни клювы кроваво-красные, да на крыльях осталось немного белых перьев и пух под перьями был белым, как снег на горе Уби-Уби.
Вечером подошла девушка к своему любимому дереву баоб и видит в середине его ветвей, простертых к небу, красивый белый цветок, похожий на лотос. А надо сказать, что больше всего она грустила именно по этим водяным лилиям — они были так похожи на ее саму.
— Что за диво? — спросила себя девушка. — Никогда не давало моё любимое дерево таких красивых цветов, даже в изобильные прошлые времена.
Протянула руку, коснулась огромного цветка — и сразу осыпались белые перья вниз и пустили корни там, где упали. Тотчас из них выросли нежные белые цветы с дурманящим ароматом. Так и застыла Виррейтман с протянутой вперед рукой, и в эту руку как бы само легло малое подобие ствола дерева баоб: то ли сосуд, раздутый внизу, то ли плод с тонким хвостиком наверху. То был Ногамин.
Лопнул сосуд и обдал всю Виррейтман нежной желтоватой пыльцой. Так и не поняла она, что случилось, пока не понесла плод и не разрешилась от бремени прямо на своем любимом дереве. Так уж случилось. А то было множество больших, округлых семян со странным рисунком на них — на каждом семени свой. Вышли они из чрева Виррейтман без малейшего усилия с ее стороны и покрыли собой ветви дерева, землю под ним, речной песок и саму реку — да и всю землю. Настало потом время засухи, великой засухи по всей земле, Но прошла засуха, пролились дожди, пропал сладкий сок на деревьях Ярран, и из семян появились не только разнообразные цветы, но и всё, что только может покрыть собой сушу и воду. Там были звери и птицы, трава и деревья, водоросль и тростник. Даже радуга Юлу-вирри поднялась из одного семени крутой аркой и разделилась надвое: верхняя часть ее, фиолетово-сине-зеленая, была женщиной, а нижняя, огненно-красная, — мужчиной, и породили они множество разных маленьких радуг, что играют в пыли водопадов и в лужицах, оставшихся от дождя.
