— Ладно. — Он устроился в кресле, закрыл глаза. — Дамни, — пробормотал он. — Ум муджи дамни. Хайкон. Дамни. Ум муджи дамни.
Шаблон бросил трапы на угли в крошечной курильнице. Комнату наполнил ароматный дым. Боманц расслабился, отдался во власть летаргии. Разделился он легко, всплыл, повисел под потолочными балками, наблюдая за Шаблоном. Многообещающий паренек.
Боманц проверил связь с телом. Хорошо. Отлично! Он мог слышать как физическими, так и духовными ушами. Сплывая по лестнице, он попутно проверял собственную двоичность. Каждый произведенный Шаблоном звук доносился до него все так же ясно.
В лавке он задержался, глядя на Славу и Проныру. Завидуя их юношеской невинности.
Снаружи ночь полнилась кометным светом. Боманц ощущал, как мощь ее сотрясает землю. Какой же великолепной станет она, когда мир окунется в ее гриву?
Внезапно появилась она, нетерпеливо поманила. Боманц перепроверил свою связь с плотью. «Да. Все еще в трансе. Не сплю». Он ощущал некое смутное беспокойство.
Она провела его к Курганью открытой им же тропой. Боманца шатало от захороненной тут могучей силы, от излучаемой менгирами и фетишами мощи. С его духовной точки зрения, они казались жуткими, кровожадными чудовищами, прикованными на коротких цепях.
По Курганью бродили призраки, выли за спиной Боманца, пытаясь прорвать его заклятия. Сила Кометы и могущество охранных заклинаний слились в единый гром, пронизывавший всю сущность Боманца. «Как же могучи были древние, — подумал он, — если все это продержалось столько лет».
Они приближались к мертвым воинам, тем, что на карге обозначались пешками. Боманцу показалось, что он слышит шаги за спиной… Он обернулся — никого — и понял, что слышит Шаблона в своем доме.
Призрак рыцаря предстал перед ним. Ненависть духа была столь же безвременной и неустанной, как удары прибоя о холодный голый берег. Боманц обошел призрака боком.
Уперся взглядом в огромные зеленые глаза. Древние, мудрые, безжалостные глаза, наглые, насмешливые, презрительные. Дракон в усмешке обнажил зубы.
«Вот так, — подумал Боманц. — Это я и пропустил…» Но нет. Дракон не коснется его. Боманц ощутил раздражение зверя, убежденного, что во плоти волшебник стал бы лакомым кусочком. Он поспешил вслед за своей спутницей.
Никакого сомнения. Это Госпожа. Она тоже пыталась достичь его. Лучше поостеречься. Ей нужен не просто благодарный собеседник.
Они вошли в гробницу. Огромную, просторную, забитую всей мишурой, что и в жизни принадлежала Властелину. И жизнь эта была отнюдь не спартанской.
Боманц последовал за женщиной, обогнул гору мебели — и не нашел своей спутницы.
— Где?..
Он увидел их. Бок о бок на каменных плитах. Скованные. Окутанные потрескивающим, звенящим пологом. Не дышат, но и не смертно бледны. Застывшие, скользящие мимо времени.
Легенда почти не преувеличивала. Даже в нынешнем состоянии Госпожа потрясала неимоверно. «Бо, у тебя же взрослый сын!» Часть его требовала встать на задние лапки и выть, как подросток в течке.
Снова шаги. Черт бы побрал этого Шаблона! Он что, постоять смирно не может? Шумит за троих.
Глаза женщины открылись. На губах заиграла торжествующая улыбка. Боманц забыл о Шаблоне.
«Добро пожаловать, — произнес голос в его голове. — Мы долго ждали, не так ли?»
Он только кивнул ошеломленно.
«Я следила за тобой. Да, я вижу все в этой всеми забытой глуши. Я пыталась помочь. Слишком много барьеров, слишком сильны они. Эта проклятая Белая Роза была отнюдь не глупа».
Боманц глянул на Властелина. Огромный прекрасный царь-воитель спал. Боманц позавидовал его физическому совершенству.
«Его сон глубже моего».
Послышалась ли ему насмешка? Выражения ее лица он не мог понять. Слишком много красоты. Боманц подозревал, что не он один так думал и что она воистину была движущей силой Владычества.
«Так и было. И в следующий раз…»
— В следующий раз?
Веселье окутало его, как звон колокольцев на слабом ветерке.
«Ты пришел учиться, о колдун. Как отплатишь ты своей учительнице?»
Ради этой минуты он жил. Его ждал триумф. Еще один шаг…
«Ты искусен, Ты был так осторожен, так медлителен, что даже Наблюдатель сбросил тебя со счетов. Я аплодирую тебе, колдун».
Самое сложное — подчинить себе это создание. Смех колокольцев. «Ты не хочешь поторговаться, колдун? Ты собираешься принуждать?»
— Если придется.
«И ты ничего не дашь мне?»
— Я не могу дать тебе то, чего ты желаешь.
Снова веселье и серебряные колокольцы. «Тебе не под силу подчинить меня».
Боманц пожал воображаемыми плечами. Она не права. У него есть рычаг. Он наткнулся на него еще в юности, тут же осознал его значение и вступил на долгий, только сейчас завершившийся путь.
Он нашел шифр, раскрыл его и узнал отчество Госпожи — вполне обычное для времен до эпохи Владычества. Обстоятельства подсказывали, что одна из дочерей этой семьи стала Госпожой. Немного исторических розысков завершили дело.
Вот так он разгадал тайну, перед которой останавливались тысячи в течение столетий.
Зная истинное ее имя, он мог принудить Госпожу к чему угодно, ибо в колдовстве истинное имя суть предмет…
Я чуть не заорал. Мой корреспондент, похоже, закончил письмо на самой грани того откровения, которое я искал многие годы. Будь проклято его черное сердце!
В этот раз к письму прилагался постскриптум — куда меньше самого рассказа. Писавший добавил в конце какие-то каракули. Осмысленные — в этом я не сомневался. Но расшифровать их не мог.
И, как всегда, ни подписи, ни печати не было.
Дождь не утихал. Большую часть времени это была легкая морось, а в хорошую погоду — едва ли больше, чем медленно оседающий туман. Но полностью он не прекращался никогда. Грай все равно гулял, хотя часто жаловался на боли в ноге.
— Если тебя так погода беспокоит, что ты тут делаешь? — спросил Кожух. — Ты же говорил, что у тебя вроде бы дети живут в Опале. Почему не отправиться туда и не выяснить? По крайней мере, там погода приличная.
Вопрос сложный. Грай еще не придумал на него убедительного ответа. То, что приходило в голову, и его самого-то не убеждало, не говоря уже о врагах, которые могут этот вопрос задать.
Грай не боялся ничего. В иной жизни, под иным именем, он бесстрашно выступил против самих творцов ада. Ни сталь, ни колдовство, ни смерть не могли остановить его. Боялся он только людей и любви.
— По привычке я тут, наверное, — пробормотал он. — Может, я мог бы жить в Весле. Может быть. Я плохо схожусь с людьми, Кожух. Я их не настолько люблю. Не выношу я Самоцветных городов. Я не говорил, что уже бывал там?
