— Она настойчивая, да?! — спросил я злорадно, ловя выражение его лица. — Чужая боль? Так значит и ты чувствуешь мою?
Мастер безразлично пожал плечами, давая понять, что его не так-то просто задеть:
— Тебе больно, — соглашаясь со мной, подвел он итог.
Будто я этого не знал!
— Почему? — потребовал ответа я, но Мастер лишь пожал плечами.
— Тебе виднее, — сказал он непринужденно. — Дай осмотреть твою спину.
Вот значит как, не хочешь отвечать, зачем все это сделал? Ну и ладно, выясню сам!
Я стал вяло поворачиваться на живот, но он остановил меня:
— Сними.
— Что со мной? — зло спросил я. — Почему повязки и дурманы?! Зачем все это?
Мастер запустил руку в волосы, словно бы раздумывая о том, стоит мне говорить или нет.
— Восстановить раздробленный позвонок не удалось. Думаю, ты знал, что я почти перетер его в порошок. Оставить все как есть было бы невозможно, то, что осталось от позвонка заменили диском, а потом заставили твой организм поверить, что это не чужеродный предмет. Ничего особенного, в твоем родном городе сделали бы примерно тоже самое. Тебе же говорили, что у нас хорошие врачи.
Я для уверенности пошевелил ногами под одеялом. Ноги шевелились.
— А дурманы? — потребовал я.
— А ты бы хотел быть разрезанным по живому? — парировал Мастер. Его глаза сузились. Он не скрывал гнева и его глаза вдруг стали менять цвет. Из-за края радужки поползла внутрь зрачка клубящаяся неровная мгла. — Тебе спасли жизнь, щенок! И ты еще смеешь винить тех, кто боролся за твою жизнь; винить за методы, которыми они пользовались, спасая ее…
Я смотрел ему прямо в глаза и ответил с не меньшим гневом:
— Это же ты чуть не отнял у меня жизнь! Уже забыл? Как ловко!
Мы долго боролись взглядами, потом он заговорил значительно спокойнее:
— Что бы ни было раньше, теперь ты очнулся. Мы не давали тебе прийти в себя в течение двух недель. Оттого твое тело такое слабое и вялое, вовсе не от наркотиков…
Я судорожно вздохнул. Две недели! Меня не было в этом мире две недели! Ничего не было. Если бы я не вернулся, от меня здесь ничего не осталось.
— Теперь твое тело восстановилось достаточно, но сейчас я хочу посмотреть, что получилось.
Он поставил на тумбу около кровати баночку с прозрачной жидкостью, в которой лежали длинные тонкие иглы. Раньше я ее не заметил.
Помедлив, я все же стянул через голову свое одеяние. Кожи коснулся холод, сначала показавшийся невыносимым, потом я понял, что просто угрелся в тепле одеяла и вымок от пота.
Мастер аккуратно снял повязку и дышать сразу стало легче, но между лопаток тут же родилась мягкая тянущая боль.
— Хорошо зажило, — сообщил Мастер, касаясь моей спины. — Лучше, чем я мог себе представить. Теперь я понимаю, как ты смог выжить после того ранения.
Я тяжело вздохнул. Теперь он будет постоянно напоминать мне об этом?
— Что ты будешь делать с этим? — спросил я, когда маг отвернул крышку баночки.
— Я буду втыкать в тебя иголки, чтобы немного подбодрить атрофировавшиеся за время сна, мышцы, — с усмешкой сообщил маг, — потом сделаю точечный массаж. Ведь нужно восстанавливаться? Ты согласен?
— Что это за лечение? — недовольно спросил я, скрывая за раздражением нежелание портить и без того изувеченную шкуру.
— Очень хорошее лечение, — мягко ответил Мастер и достал из кармана небольшой кусочек белой ткани. — Хотя лучше бы время нашел Недгар. Я слишком много с тобой разговариваю.
Маг намочил ткань в спирте, которым были залиты иглы, протер мою многострадальную спину, а потом достал токую, словно хоботок комара, иглу. Я с подозрением разглядывал ее.
— Не косись, это мелочи, — заметив мой взгляд, заверил Мастер. — Не сильно дергайся, когда я попаду в точку, чтобы не обломать острие. Понял?
— Слишком туманно, — проворчал я и расслабил сведенные напряжением мышцы.
Мастер ввинчивал в меня иглы одну за одной. На определенной глубине через иглу словно проходил легкий заряд электрического тока. Я вздрагивал, и маг тут же оставлял иглу, берясь за другую. Две иглы в плечи, пара чуть ниже лопаток, две у основания копчика. И еще и еще, по краям заживающей раны.
Когда он оставил меня, я предположил, что выгляжу, как еж, но маг велел не преувеличивать и лежать спокойно. Его рука ловко лавировала между воткнутыми иглами, прощупывая спину. Потом поток тепла поплыл вдоль позвоночника. Мастер сдержал свое слово: больше не было огня, раздвигающего позвонки. Я лежал тихо и наслаждался теплом.
Через какое-то время Мастер вынул иглы. Неприятное жжение в точках, где они ранили кожу — вот и все, что осталось после процедуры.
— Теперь одевайся и можешь спуститься вниз.
Он встал и вышел из комнаты.
Посчитав это предложением, но не требованием, я остался лежать. После лечения слабость стала казаться приятной и я даже не заметил, как снова уснул.
Солнце встало и больше не касалось гор. Оно медленно зависло над вершинами, подобное расплавленному дневным маревом меду. Той ночью зародилась луна, и теперь она висела блеклым серпиком на другом конце неба у меня за спиной. Я медленно поворачивался, пытаясь выбрать направление.
Внезапно тень закрыла солнце, я резко повернулся и увидел такую же бесформенную тень, что теперь была на месте луны. Эти тени расплылись, охватили меня, окутали, закружились мутным водоворотом. На их грязной поверхности смешались все мыслимые цвета, которые то разделялись, то вновь сливались воедино.
Я взглянул вниз и в ужасе понял, что стою на вершине тонкой иглы, на острие которой находится площадка, ложащаяся мне под ноги…
Не в состоянии удержать равновесие, я падаю, раскинув руки. Мне кажется, я разделен: внутренности падают отдельно от моего разума, кричат от страха, извиваются, но неодолимо притяжение, и я мчусь вниз без возможности остаться в живых. Теперь я и сам кричу, но не слышу собственного голоса, только ветер свистит вокруг и холодный воздух пронизывает тело, словно миллионы неумолимых жал.
И вдруг я понимаю, что земля не приближается, что я падаю куда-то абсолютно в другое место и другое время, потому что поверхность подо мной остается неизменной и так же далека, как и раньше.
Я вскидываю голову и понимаю, что нет надо мной больше неба, там темнота; я бросаю взгляд вниз и вижу ослепительное сияние. Тени мечутся, и я оказываюсь взвешенным между двумя плоскостями противоположностей.
Прямой солнечный луч, заглянувший в окно, ударил в веки, пробуждая от кошмара. Горло все еще хранило отпечаток крика, и я чувствовал резь в глотке, какая бывает, когда наспоришься с кем-то до хрипоты.
