— Комин! Ты не соображаешь, что делаешь! Взгляни туда!
Он посмотрел через пропасть. Стенли больше не прижимался к скале. Он стоял вместе с другими людьми и срывал с себя броню.
— Он погиб! Остальные тоже, прежде чем мы поняли. — Пот бежал по лицу Питера, оно было серым, от какой-то внутренней муки. Он тащил Комина, пытаясь заставить его вернуться, бессвязно говоря о спасении. Он спас остальных с винтовками.
По другую сторону пропасти Стенли поднял руки к парящей звезде. Она ринулась вниз, и Стенли замер, как и остальные, полускрытый живым огнем.
— Погиб…
— Посмотри на его лицо! — заорал Комин. — Не он погиб, а ты! Ты! Отпусти меня!
— Я знаю, что это безумие. Я сам чувствовал его. — Питер отчаянно толкал его назад. — Не сопротивляйся, Комин. Другим уже не помочь, но ты… — Он крепко стиснул руку на плече Комина. — Они предлагают не жизнь. Это отрицание жизни, вечное скитание…
Комин поднял взгляд на Трансуранидов. Когда-то было время, в самом начале, время до того, как появились работа, боль, страх…
Они не понимают, потому что слишком боятся. Но он не может уйти с ними. Он рвался из удерживающих рук. Он рвался в пропасть, упорно стремясь сбросить свою броню. Позади него поднялась и щелкнула винтовка.
Броня предохраняла от радиации, но не от шокера. Огни в гроте потускнели, и Комин провалился в темноту, закрывшую звезды, которых он коснулся и которые потерял навеки.
Комин очнулся от боли. Это была не только острая, жгучая боль во всем теле, но также упорный мучительный шум в ушах и голове, что было не совсем шумом.
Он понял, что это. Не хотел, но понял. Звук звездного двигателя. Звездный двигатель, корабль…
Он открыл глаза. Он не хотел делать этого, но сделал. Над ним висел металлический потолок каюты, а напротив было лицо Кренча.
— Отлично, Комин.
Он пытался говорить обычным тоном, но не был хорошим актером, и в выражении его лица было что-то такое…
— Ну, Комин, кажется, вы чисты. Ну и работку задали вы мне с Ротом. Но, к счастью для вас, вы лишь коснулись Этого, и я думаю, мы выкачали из вас последнюю заразу…
Комин сказал:
— Убирайтесь отсюда к черту.
— Но послушайте! У вас шок, и для него есть причина…
— Убирайтесь!
Лицо Кренча исчезло. Он услышал бормотание голосов и открывшуюся дверь, а затем ничего, кроме коварного, неслышимого визга двигателя.
Комин летал неподвижно и старался не думать, не вспоминать. Но вспоминал. Он не мог забыть звездный дождь в пламенном небе, этот чистый экстаз, сияние вокруг него и наслаждение…
Он дурак. К счастью, он получил возможность убраться оттуда. Он мог стать таким, как Баллантайн. Он говорил себе это, но не мог не думать о Пауле, об остальных в этом мире, что с каждой секундой уносился все дальше и дальше. Пауль и все остальные были свободны, жили так, как никто больше не мог жить, под небом медных лун.
Ему захотелось заплакать, зарыдать, как женщина, но он не мог. Он хотел уснуть, но не мог даже этого. Потом пришел Питер Кохран. Питер был не из мягких людей. Он вошел и стоял, глядя вниз без всякой доброты на темном индейском лице, затем сказал:
— Итак, вы чувствуете себя плохо. Вы чувствуете себя плохо потому, что вы Арч Комин, растерялись, как ребенок, когда столкнулись с этим.
Комин поглядел на него и ничего не сказал. Казалось, ему нечего было говорить. Должно быть, что-то было в его взгляде, потому что лицо Питера изменилось.
— Послушайте, Комин, я могу сделать так, чтобы вы почувствовали себя лучше. Кренч сказал, что откололись те из нас, кто недостаточно боялся, был недостаточно осторожен, недостаточно сдержан, чтобы это их отпугнуло.
Комин спросил:
— Стенли?
— Да, мы оставили его там, — сказал Питер. Затем голос его стал скрипучим. — Что мы еще могли сделать? Он получил полную дозу, и если бы мы забрали его, повторилась бы история с Баллантайном. Лучше было позволить ему остаться, как он хотел. И в противном случае мы едва ли убрались бы вовремя.
Комин сказал:
— И теперь вы пришли сюда, чтобы получить от меня благодарность за спасение? — Лицо Питера стало сердитым, но Комин продолжал, собрав всю свою ослепительную вспышку гнева: — Вы прошли через врата и оторвали человека от жизни, о которой ни один человек даже не мечтал, и еще хотите, чтобы он был вам благодарен? — Он сел и продолжал, прежде чем Питер успел прервать: — Знаете, что? Вы были напуганы, слишком напуганы, чтобы отбросить маленькую поганую личность по имени Питер Кохран, слишком напуганы, чтобы уйти от маленькой вшивой жизни, которая вам известна. И поэтому вы теперь воображаете, что это было заражение, что это было зло, что к этому нельзя прикасаться, что никто не должен касаться этого!
Питер не ответил. Он стоял, глядя на Комина сверху вниз, лицо его стало усталым, изможденным, а плечи слегка поникли.
— Мне кажется, — прошептал он через секунду, — мне кажется, вы можете быть правы. Но, Комин… — Питер явно боролся с собой, теперь Комин видел это. Его темное лицо казалось еще темнее от напряжения и еще чего-то большего, чем напряжение. — Но, Комин, не станет ли человек более — или менее — чем человек? Даже если Трансураниды являются сияющим добром, которым кажутся, даже если они могут превращать людей в ангелов, это неправильно, что люди вырвутся так внезапно из того космоса, что создал их. Быть может, через века мы сможем стать такими. Но сейчас это не нужно.
— Со времени падения Адама все мы грешны, — хрипло провозгласил Комин. — Конечно, нужно придерживаться этого. Это единственная жизнь, которая нам известна, значит, это лучшая жизнь. Люди с Барнарда не создают звездолетов и не строят замков на Луне. Значит, это делает нас лучше. Или не так?
Питер с трудом кивнул.
— Это вопрос. Но когда я отвечаю на нет, я придерживаюсь того, что могу решить. Я думаю, со временем вы согласитесь. — Он помолчал и добавил:
— Баллантайн согласился. Либо его защита оказалась с изъяном, либо он сбросил ее, но получил полную дозу. И не смог остаться в раю. Может бить, этот рай не так уж хорош, если присмотреться к нему поближе.
— Может бить, — сказал Комин без всякого убеждения. Он вспомнил лицо Стенли в последнюю минуту: скверный маленький человечек с массой мелких страстишек, которые он не мог удовлетворить, поедаемый завистью, и однако в конце концов он нашел нечто лучшее, чем доля в «Трансурановых рудниках Кохранов» или что-то еще, чего он жаждал. Он просто перестал быть Стенли. И теперь он остался там, а Комин был здесь, и Комин ненавидел Стенли странной новой ненавистью.
