«А скоро будет и последнее, ты хочешь сказать?»
«Да. И скорее всего, это будет костёр инквизиции. Скоро ты закончишь этот круг, полностью расплатившись со всеми долгами»
Первей молчал, размышляя. Костёр… Не хотелось бы…
«Я больше не отдам меча. Как угодно, но живым я постараюсь не даться, и я надеюсь, ты мне поможешь. А смерть от меча или арбалетной стрелы вовсе не так ужасна. А в следующем круге мы будем вместе»
Пауза.
«Вряд ли. Скорее всего, мы никогда не встретимся, родной мой. И мой Голос больше ты не услышишь»
Сердце Первея сжалось.
«Нет. Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда»
«Да почему?»
«Потому что это было бы несправедливо. Послушай, Родная, мы не первый год вместе. Мы привели в исполнение кучу Приговоров, многие из них были суровы и даже жестоки. Но вспомни — был ли хотя бы один Приговор несправедлив?»
На этом месте разговор рыцаря с его личным Голосом Свыше был грубо прерван, так как Первей буквально наткнулся на тёмную съёжившуюся фигурку.
— Добрый пан… Возьмите меня с собой…
Первей задумчиво рассматривал малолетнюю «ведьму», съеживающуюся всё сильнее.
«Ну что, мой рыцарь? Сказав «А», придётся сказать и «Б». Добрые дела тоже наказуемы, мой милый»
* * *
Первей шёл, выбирая места почище, но это удавалось с трудом. Сзади шлёпала не разбирая дороги «ведьма». Девчонке приходилось трудно — это рыцарь видел во тьме осенней ночи, как рысь, а для обычного человеческого глаза узкие улицы, зажатые каменными домами, казались ущельями мрака, лишёнными каких-либо деталей.
— Держись за мою левую руку, — разрешил рыцарь, и девчонка не заставила просить дважды, вцепившись, как клещ. — Отец, мать есть у тебя?
— Тятя умер, два года уже, — отозвалась девчонка. — И брат пропал бесследно. Мы трое живём… жили… Я, мама и бабушка.
— И где твои мама с бабушкой?
Девчонка помолчала, потом захлюпала носом.
— Маму убили… эти… Когда они пришли, мама варила капустную похлёбку, и она выплеснула её на стражников. А потом схватила головню и ткнула в морду одному… Он её ударил по голове, и мама сразу упала. И умерла. А бабушка умерла от сердца. Она старенькая была, и у неё всё время болело сердце…
Рыцарь молчал, переваривая.
— И у тебя совсем никого из родичей не осталось?
Девчонка помолчала.
— Есть дядя, папин брат, в городе Кракове. Только…
— Что только?
— Он злой. Жадный и злой. Когда тятя умер, он всё у нас забрал, и выгнал нас на улицу.
— Понятно. Ну что же, дядю мы отложим на потом. Сейчас надо выбираться из славного города Львова.
На улице между тем стало намного светлее, огненные блики гуляли по крышам близлежащих домов — мрачное здание святой инквизиции вовсю полыхало, слышались крики. Внезапно часто зазвонил колокол, в окнах домов появились огни свечей.
— Как тебя звать?
— Яна, добрый пан.
— Очень хорошо, Яна. Уходить во время пожара — одно удовольствие.
Рыцарь свернул в закоулок, где в стойле одного доброго пана находился бесценный Гнедко, надёжно укрытый от вражеских глаз. В конце концов меч, даже очень хороший — всего лишь большой ножик, и найти другой всегда возможно. Но вот этот конь… Дороже него у странствующего рыцаря был только его Голос.
* * *
Лес осыпал путников золотом, щедро и без разбора даря его всем — забирайте! Всё одно пропадать! Эх, гулять так гулять!
Первей усмехнулся. Пройдёт всего несколько дней, и все леса в округе прогуляются напрочь, догола.
Сидевшая сзади Яна сильнее прижалась к нему — озябла, хотя на неё и был накинут тёплый суконный плащ, подбитый к тому же мехом, да и одежда на ней была вполне приличная, тёплая и удобная — ни дать ни взять панночка из небогатой шляхты. Вообще, рыцарь хорошо подготовился к зимнему сезону, а всё Голос…
…Они ночевали в каком-то сарае, набитом колким остистым сеном, которое Гнедко время от времени пытался жевать, брезгливо фыркая, но тут же оставлял эту затею. Избаловался на добром овсе да хлебных караваях. «Ведьма» прижалась к Первею спиной в кое-как зашитом платье, поджав босые ноги, стараясь спрятать их под попону, которой они были накрыты.
«Родная, отзовись»
«Да, рыцарь»
«Что делать? Я пока не бесплотен, плюс эта милашка. А в карманах пусто»
Короткий шелестящий смешок.
«Взять деньги»
«Где и как?»
«В городе Люблине живёт один еврей-ростовщик, дающий деньги под залог имущества»
«Какое у меня имущество?»
«А пуговица?»
До Первея наконец дошло, и он рассмеялся в голос.
«Да с тобой и правда нигде не пропадёшь»
* * *
— Слушаю вас, пан рыцарь — еврей был сед и худ, как сушёная вобла. И одет был в какую-то древнюю шубу, сделанную из неизвестного, наверняка давно уже вымершего зверя. На ногах у ростовщика были надеты верёвочные тапки, поверх драных шерстяных чулок. Зачем человеку столько золота, если он ни обуться, ни одеться, ни даже наесться толком не в состоянии?
— Мне сообщили, почтеннейший, что вы даёте под залог?
Еврей пожевал сухими губами.
— Кто сообщил-то, пан рыцарь?
— Земля слухами полниться.
— Бывает, что и даю кому, по своему природному мягкосердечию, что ж… Закон не запрещает, добрый пан.
— Верно, верно. Так дадите?
Ростовщик снова задумчиво пожевал губами.
— Сколько просит пан?
— Пустяк. Пару сотен злотых мне должно пока хватить.
Еврей остро взглянул из-под нависших седых бровей.
— Серьёзная сумма, добрый пан. Хочу напомнить пану, что процентики-то будут тогда немаленькие.
— Да полно, при вашем-то мягкосердечии. Сколько вы хотите?
— Да ведь как обычно… По одному злотому с сотни в день, добрый пан.
— Хорошо, почтенный.
— Каков же будет залог?
Первей сосредоточился, вызывая знакомую волну дрожи. Теперь вроде как холодок… Всё.
— У меня есть нечто весьма для вас ценное. Вот, — и рыцарь выложил на стол крупную медную пуговицу, слегка потёртую и позеленевшую.
Глаза старого ростовщика алчно блеснули.
— Но двести — это много, добрый пан. Сто.
— Двести пятьдесят.
— Сто пятьдесят.
— Триста.
